Аристарх Ромашин: Мелодия души

Снова появилась смуглая женщина с добрыми глазами и уведомила худого мужчину, что теперь его очередь. Тот встал и решительно двинулся в соседнюю комнату, закрывая за собой дверь.

– Позвольте, я вас провожу? – предложила смуглая женщина мужчине с большим животом.

– Да, спасибо.

И они вышли из комнаты. Из коридора слышались их голоса. Мужчина рассказывал индуске о том, как прекрасна и великолепна его мелодия.

Я снова сел, еле сдерживая свое любопытство. Похоже, Ричарда забавляло мое состояние.

– Не волнуйся, дружище, еще чуть-чуть осталось.

Я хотел было ответить, но в глазах потемнело, и я провалился в темноту.

IV

Музыка, подобно которой я ни разу не слышал за всю свою жизнь, словно нить Ариадны, вывела меня из лабиринта темноты и забытья.

Я открыл глаза и обомлел, потому что не только слышал музыку, но и видел её. Цветовая гамма нот, гармонически переплетаясь между собой, обволакивала меня в виде кокона.

Мелодия проникала в самые глубинные участки моего сознания и выводила наружу давно забытые воспоминания.

Вот моя ссора с отцом, после которого я не общался с ним почти год, и не успел помириться, потому что он умер. Вот мать, которая винила в смерти отца меня, так как он очень переживал и скучал по мне, а я был к отцу жесток.

Мелодия зазвучала громче, а цвета музыкальной радуги стали ярче.

Вот я у постели умирающей матери, которая просит у меня прощения за то, что обвиняла меня в смерти отца.

«Он сказал, что ты не виноват в его смерти, – прошептала она. – Он ушел, потому что пришло его время».

А потом ушла и она.

Мои щеки стали мокрыми. Я слушал божественную мелодию, смотрел на игру радуги, заново переживая моменты своей жизни, и плакал, потому что, несмотря на слова матери, не перестал винить себя. Но сейчас почувствовал, что пришло время себя простить. И только после этого я ощутил умиротворение. Мелодия перестала звучать, а разноцветная радуга рассеялась, словно дым.

Я поднялся. Оказалось, что я лежал в кровати. В комнате кроме меня была красивая зеленоглазая женщина в голубом сари с блестками на ткани, а также мальчик восьми лет, который сидел за роялем.

– Здравствуйте, Сэм, – сказала она с акцентом.

– Добрый день, – встал я с кровати.

– Я Лилавати, – представилась женщина и, указав на мальчика, добавила: – А это мой сын Баларама.

– Он и есть целитель? – удивился я.

– Да, – женщина нежно улыбнулась мне.

Точно также в детстве улыбалась мне мама.

– Как восхитительно он играет на рояле, – сказал я, глядя на смуглого мальчишку с карими глазами. Его черные волосы торчали ежиком.

– Я не слышала вашу мелодию, Сэм, – сказала Лилавати.

– Как это? – удивился я.

– У каждого человека своя мелодия. Мелодия души, ноты которой из-за неправильных действий, негативных мыслей или неверного выбора человека, сбиваются, что приводит к различным болезням.

– И вы не видели той красоты, что витала в воздухе, когда играл ваш сын?

– Нет, – ответила женщина. Её зеленые глаза наполнились нежностью.

Она подошла к сыну, и погладил его по голове, сказала:

– Баларама тоже не слышал вашу мелодию.

– Но как такое возможно?

– Подойдите, Сэм.

Я подошел.

– Нажмите любую клавишу.

Я так и сделал. Но ничего не произошло.

– У этого рояля нет струн, – сказала она.

Глядя на мое недоумение, Лилавати ответила:

– Мой сын пережил клиническую смерть, после которой потерял дар речи, но обрел дар расставлять по местам спутанные ноты мелодии души человека, – несмотря на акцент, слушать её мне было приятно. – Баларама через этот бесструнный рояль как бы подключается к вашей душе, начинает видеть ноты мелодии вашей души и начинает играть их правильно, возвращая им былой строй. Но слышите эту мелодию и видите только вы.

– Слышать музыку привычно, но вот видеть – для меня это что-то новое.

– Каждая нота имеет свой цвет, как каждая болезнь имеет свои причины.

– Удивительно, как семь нот способны творить такую божественную мелодию, – сказал я, понимая теперь восторги людей, выходивших из комнаты.

– Двенадцать, – сказала Лилавати.

– Что?

– Двенадцать нот.

– Но как?

– Вы знаете, что такое октава?

– Смутно помню.

– Покажите мне.

Я зажал пальцами ноту «до» и «си».

– Правильно, – сказала она, – что вы видите помимо белых клавиш?

– Черные, – сразу же ответил я.

– Сколько клавиш теперь?

– Двенадцать, – ответил я. – Но ведь это не совсем ноты, а полутона.