Тимур Литовченко: Плагиатор

- Я тронул его за плечо. Густав обернулся. У него было лицо глубокого старика, только глаза остались молодыми, и в полумраке комнаты я отчётливо видел, что в них играет какой-то дьявольский огонёк. Ничего подобного я за Густавом прежде не замечал! В пору наивысшей влюблённости в свою прачку мой друг и то был поспокойнее. Хотя всё стало ясно, едва Густав сказал:

"Мария умерла".

Вы может быть не знаете, его жену так звали...

Я кивнул с важным видом, хотя действительно не помнил имени этой женщины, которая старалась не попадаться на глаза ученикам своего мужа и их состоятельным родителям, а возилась с кучами грязного белья как можно дольше.

- Понятное дело, я сел на свободный стул и только хотел сказать что-нибудь приличествующее случаю, как Густав добавил:

"И дети тоже. Все. Я один остался, совершенно один".

У меня аж во рту пересохло, молодой человек. Воистину, подумал я, вот уж постигла ослушника кара небесная! Он так стремился к обладанию этой прачкой, а теперь всё погибло. Но только я собрался с силами, как Густав и говорит:

"И знаешь, на смерть Марии я сочинил целый концерт. Сидел тут и сочинял, сочинял... Не желаешь ли послушать?"

Я чуть со стула не свалился. Целый концерт! Чёрт возьми, вот это да! Господину Дормону наверняка нужны деньги, чтобы выбраться из этой дыры. Прачка умерла, его отпрыски - тоже, не будет же он тут сидеть до скончания века? Значит, попросит денег, чтобы уехать. Вмиг представил я, как выхожу из лачужки с новой партитурой под мышкой, как переписываю ноты, уничтожаю оригинал. А через месяц - новая слава! И с ней новые деньги!

Вероятно, всё это отразилось на моём лице, потому что Густав лукаво ухмыльнулся, кивнул, подхватил скрипку - и заиграл. Господи, что это была за божественная музыка! Я не в силах её описать...

- Зачем же описывать? Сыграйте, - предложил я. - Сходим к вам за инструментом, и тогда...

На этот раз во взгляде Хартлента было столько испепеляющей ненависти, что я отшатнулся. Но эта вспышка была очень короткой, и маэстро продолжал:

- В этой мелодии слились все гармоничные звуки, какие только знает природа. Журчание ручья и трель соловья, шелест листьев в осеннем саду и мартовская капель, плеск морских волн и даже легчайшее дуновение ветерка там было всё. Но кроме того, кроме того - музыка! Музыкальные темы произведений великого Баха, Бетховена, Глюка, Паганини, Гайдна и Вивальди непостижимым образом вплетались в ритмический рисунок шедевра, сочинённого моим другом Дормоном и жили каждая своей жизнью. Я был совершенно сбит с толку, ошарашен и раздавлен. Я не представлял, как можно это сделать, учитывая абсолютную несхожесть музыкальных гениев человечества... хотя Густав сделал это! О нет, не подумайте, он не опустился до заурядного попурри. Это было его детище, творение Густава Дормона! И оно завораживало, заставляло забыть о месте и времени. Мечта, несбыточная, как поимка птицы счастья подхватила меня и унесла в поднебесную высь...

Произнося свой монолог, Хартлент закрыл глаза и раскачивался из стороны в сторону, как завороженный. Я видел незабываемые опыты знаменитых гипнотизёров и подумал, что спившийся скрипач гипнотизирует себя воспоминаниями о той чудесной мелодии. Как вывести его из сомнамбулического состояния, я не знал. Но только собрался предпринять кое-какие меры (вплоть до окунания головой в пруд), как маэстро открыл глаза и обернулся ко мне. По его небритым щекам текли слёзы.

- В общем, это было прекрасно. Когда же я спустился на грешную землю, то обнаружил, что лачуга пуста. Признаться, это меня крайне удивило: было совершенно неясно, куда подевался Густав. Я грешным делом подумал, что он украл у меня деньги, но обшарив карманы, убедился, что кошелёк на месте и по-прежнему полон. Тогда что же произошло? Лачуга имела нежилой вид, нигде не было заметно ни малейших следов еды. Может быть, мой друг захотел раздобыть какой-нибудь снеди и угостить своего благодетеля? В таком случае, он зря волновался, ибо его шедевр ужасно растрогал меня, и на радостях я готов был закатить пир горой. Ещё бы! Вообразите, какой грандиозный успех меня ожидал после покупки партитуры! Поэтому я уселся поудобнее и запасясь терпением, принялся ждать. А Густава всё не было. Перевалило за полдень, дело шло к вечеру, а я всё сидел в одиночестве. И только когда совсем стемнело и мне сделалось жутко от царившей в доме тишины, я покинул лачугу. Я приходил туда ещё два раза, на следующий день и ещё через день, однако Густава и след простыл.