Александр Чуманов - Ничто не ново - только мы.

Учился Одиссей, само собой, отлично. Учителя прямо-таки не могли им нахвалиться, ставили его всем в пример, и даже как-то администрация курсов послала родителям специальную открытку с благодарностью за образцовое воспитание, тем самым еще укрепив материну веру в действенность мускулистой нотации.

А чего только ни читалось на курсах, помимо уже перечисленного! Это и космическая навигация, и компьютерная техника, и космическая геология, и культурология гипотетических цивилизаций, и футурология фундаментальных и прикладных наук, и истпарт, и теология, и этика семейных отношений при полигамии. Лекции шли по восьмидесяти наукам и дисциплинам!

Так пролетели четыре года. Одиссей закончил курс успешно, получил диплом красного цвета, чем наполнил родителей неизбывной до конца жизни гордостью, и они сочли свой родительский долг исполненным даже с перевыполнением.

А еще во время последних каникул Одиссей успел жениться на рыженькой Палестине, окончательно и официально переименовавшейся к тому моменту в Пенелопу, ибо какая вообще может быть связь между Одиссеем и Палестиной, уж точно — мезальянс. И вдвоем они успели к моменту окончания курсов произвести на белый свет девчонок-двойняшек, Юдифь и Машутку.

И все это поразительно лишь на первый взгляд, потому что многое успевает тот, кто хочет успеть многое, потому что Одиссей, хотя и должен был в скором времени стать космическим отшельником, одновременно оставался на Земле, из чего проистекали серьезнейшие последствия.

И вот долгожданный день наступил. Опять все было, как и четыре года назад — с той, конечно, разницей, которую востребовало время. То есть с утра пришли во Дворец Компьютеров приятели Одиссея, правда, не все. Пенелопа оставила детей под присмотр специального служителя и находилась при муже его тенью, что выглядело пусть и не отвечающим духу времени, зато трогательным.

Всего-то минуло четыре года, никто из участников ритуала не постарел, однако ежевоскресные конкурсы ни для кого не прошли даром. Некоторые ребята теперь тоже учились на «курсах усовершенствования контингента», один даже, сам того не ожидая, прошел на выборах в какой-то высокий департамент. А некоторые изменили мечте, устали ждать удачи и победили в других конкурсах, где, собственно, желающих победить кроме них и вовсе не было…

И опять молодые люди хохотали и гомонили в длинной очереди, опять пили квасоколу и ели мороженое, выполняли в секс-зале парные гимнастические упражнения, ну, может быть, чуть-чуть не так энергично, как четыре года назад.

Спустился вечер, и тогда вдруг все, кто пришел проводить Одиссея в дальний, опасный и, может быть, невозвратный путь, одновременно ощутили острый приступ какого-то щемящего чувства, хотя в ту эпоху даже дрогнувший голос считался проявлением постыдной слабости. Особенно сильным это чувство оказалось у Пенелопы. Однако она, закусив губы, проявляла стойкость и шутила из последних сил.

На космодроме было светлым-светло от газосветных трубок. Народ толпился нетерпеливо, но дисциплинированно, а группа родных и друзей исследователя стояла особняком от остальной толпы.

Одиссей поднялся по трапу; люк черным провалом уже был растворен перед ним, остановился на самом верху, где находилась специальная площадка. Он и так был очень бледен, а в лучах искусственного света эта бледность казалась трагичной. Понятно, что массовое мероприятие и рассчитывалось на специальный психологический эффект, и вся окружающая обстановке работала на достижение требуемого эффекта. Но ведь расставание-то было в значительной степени лишь символическим, вот в чем штука! Как же так получалось, что толпа людей замирала в нужный момент без всякой команды, без видимого режиссера?!

Одиссей поднялся и бесплотной тенью остановился на пороге вечности. Он догадался, что установившаяся тишина требует от него каких-то слов, именно догадался, поскольку все виденное им на космодроме раньше, когда он был рядовым зрителем, мгновенно куда-то выпало из головы.

— Прощайте! — сказал Одиссей. — Отбываю вот. Улетаю во имя прогресса и процветания родной Земли и заверяю всех, что выполню задание Родины с честью!.. Не уроню, клянусь высоко нести…

Он кинул последний взгляд, полный тоски, Пенелопе, — она ответила ему не менее сильным взглядом, — и скрылся в люке. Стало гораздо уютнее и спокойнее, чем было снаружи, на виду у тысяч людей. Странный спектакль, смесь реальных чувств и игры, для Одиссея закончился.