Александр Чуманов - Ничто не ново - только мы.

…Так Одиссеи поднялись все трое на корабль, с которым у каждого было связано что-то свое, сделали себе еды, квасоколы, на сей раз, кажется, без отклонений от генерального рецепта.

И сели разговаривать. Сперва Первый повторил свой рассказ о жизни на Земле для Третьего, но и Второй прослушал его с живым интересом. Помянули Пенелопу.

Потом Третий сделал сообщение об экспедиции на Понтей для Первого, но и Второй сообщение принял со вниманием.

Наконец, Второй поведал обоим сотоварищам о своих робинзонских буднях на Понтее, отчитался, на что истратил все разрывные заряды. Помянули обеих Пенелоп.

Таким образом их, в общем-то, заурядные одиссеи, наконец-то, слились в одну. Грандиозную и фантастическую. Осознав это, друзья еще выпили квасоколы.

Нет, отклонения от рецепта, пожалуй, все-таки были. Незначительные.

— Тебе больше нельзя, ты еще молодой, — сказал Первый Третьему наставительно.

— Да-да, — поддакнул Второй.

— Это я молодой!? — обиделся Третий, — да мне пятьсот двадцать шесть лет!

— Физи-зисески, я имел в виду, — стоял на своем Первый.

— Да-да, физически, — снова поддакнул Второй.

— Ну, ладно, молодой, так молодой. А тогда у меня и сил больше! — нашел другой подход к проблеме Третий. И он был в этом, безусловно, прав.

В общем, они не поссорились. Второй вспомнил вдруг про Колю-координатора, расчувствовался, прослезился. Старость, она и есть старость. Нервы слабые. Первый рассказал Третьему про Колю. Второй кое-что уточнил на ходу. Помянули Колю. А потом на всякий случай и неведомого Аркашку, имя которого почему-то значилось на символическом бетонном столбике.

А потом из-за далекого леса явился вечер, тень от звездолета протянулась в бесконечность. И всем захотелось спать. Легли прямо на пол, благо, он был теплым от двигателя и мог долго сохранять это тепло.

Утро, как и во все времена, оказалось мудренее вечера. За завтраком троица обсудила и приняла программу дальнейшей жизни.

— Мы, Одя, еще и сами не сориентировались, — опять взял на себя руководство Второй, — разбудили нас автоматы. Ничего не скажу, вовремя. Согласно табличке. Но пока мы в себя приходили, пока отогревались, времени уже порядочно прошло. Из морозильников вылезли, смотрим — служительницы нет, соседние ящики, в основном, пустые, все кругом обветшало, едва держится, кругом пыли на вершок, ржавчина, паутина.

Вышли на воздух — природа в ажуре. Стали искать людей — насилу нашли. Спросили, где взять гравилет? А они: «А что это такое, гравилет? Знать не знаем никакого гравилета! Долой прогресс!» И все такое. И говорят-то как! Сам услышишь. Ничего не поймешь, Звуки глотают, свист какой-то издают. Прислушались мы — а они между собой вообще на каком-то тарабарском наречии общаются. Можно лишь отдельные русские слова разобрать.

Мы туда, мы сюда — везде одно и тоже. Деградация явная. Тупость в глазах, самодовольство. Будто познали нечто такое, что нам ни за что не уразуметь. Будто им нас жалко. А все оборванные до крайности. Кое-кто уже в набедренных повязках. А кое-кто — и без.

Хотел я, по старой памяти, пространство искривить. А Дусю моего куда? Он-то ведь из двадцать первого, он-то искривлять не умеет, учиться надо. Впрочем, и у меня опыта — кот наплакал. Еще залетишь, куда Макар телят не гонял.

Вот и рванули мы пешком тебе навстречу. По компасу. В наши-то годы. Слава богу, успели хоть…

…С тех пор прошел год. Намеченную программу Одиссеи выполнили. Пришли к людям. А что делать? Не улетать же. Родина — есть родина. Хоть какая.

Построили огромный шалаш с узорчатыми стенами и потолком. Аборигены подсматривали за работой с интересом, многое перенимали. Но — избирательно. Кое от чего, наоборот, падали в обморок. Кое-что просто видеть не могли.

Стали Одиссеи кормиться с леса, с речки, с земли. Стали старики присматривать молодому, чтоб женился. Внуков им вдруг захотелось понянчить перед смертью. Или не внуков?.. Детей?.. В общем, не имеет значения.

— Да не хочу я с дегенераткой жить! — кричал молодой, а в глазах его временами просматривалась такая тоска, такая зверская тоска!..

— Ну, что делать, — вразумляли его старшие, — зато у дегенератки и к радиации невосприимчивость, и в наследственной памяти такое, что нам и не снилось! Что делать, раз жизнь такая пошла!

— Мне же не с наследственной памятью спать! — еще упрямился молодой.

— У меня было еще хуже, — гладил парня по голове возвращенец, — я еще несовместимости опасался. Но натура требует свое.