Александр Чуманов - Ничто не ново - только мы.

И тем не менее, когда звездолет мягко опустился, когда исчезла перегрузка и навсегда умер атомный двигатель, все равно душа была готова к тому, что вот распахнется люк, встретит отважного звездолетчика родной космодром, забитый ликующим народом, с красных транспарантов будет кричать размноженное стократно имя, одно лишь имя: «Одиссей-эй-эй!».

Но глаза разыщут в толпе веснушчатое заплаканное лицо, обрамленное яркими волосами цвета свежей ржавчины, и подмигнут лицу. «Ну, вот, а ты боялась!»— будет читаться в этих глазах написанное особыми буквами.

А к тому, что ничего такого в принципе не может быть, душа не была готова.

Распахнулся люк. Одиссей подошел к отверстию. И увидел огромную поляну, кое-где подпорченную торчащими из земли валунами. Только на горизонте виднелась ровная гряда леса. Ландшафт подозрительно напоминал понтейский. Только радостных аборигенов что-то не было видать.

Одиссей глянул вниз. Нет, все-таки это был не Понтей. Внизу, под звездолетом, копошились знакомые механизмы. Они занимались ликвидацией последствий атомного пожара. Сразу бросилось в глаза, что машины едва шевелятся, причем, от них то и дело отваливаются всякие железки. Прямо на ходу.

Одиссей глянул по сторонам. Нет, все-таки это был не Понтей. На поляне торчало там и сям еще несколько десятков звездолетов. Некоторые уже вросли в землю, покосились, ржавчина сползла с них, словно чешуя, висела лохмотьями.

Но самое обидное — докладывать было абсолютно некому!

Одиссей глянул на анализатор воздуха, тот показал, что воздух на Земле за последние пятьсот лет значительно улучшился, хотя до понтейского еще не дотягивал.

Потом он выбросил из люка веревочную лестницу. Уже не было никаких сомнений, что трап не подадут и ковровую дорожку не постелят.

«Однако, где же люди?» — недоумевал Одиссей все более, и от этой мысли в нем возникало что-то похожее на сожаление об оставленном Понтее. Словно он мог его и не оставлять.

И вдруг далеко-далеко он увидел две человеческие фигурки посреди зеленого пространства. Два человека бежали встречать его, они торопились, падали, помогали друг дружке. И душа Одиссея, забыв про все на свете, рванулась навстречу им.

Ну, а если рванулась душа, то что оставалось делать телу?! Оно кубарем скатилось по веревочной лестнице вниз и кинулось что было духу по траве-мураве. По любимой, родной планете. По Земле, Земельке, Земелюшке…

Не добежав пятидесяти метров друг до друга, люди вдруг резко остановились. Одиссей смотрел на встречавших с недоумением, они на него — с радостью, со счастьем в глазах, но и с тревогой. Хотя они-то знали все, знали, что никаких изменений во время пути с космическим странником произойти не может.

Одиссей глядел на стариков, на странных стариков, лица которых были неестественно похожими и необъяснимо знакомыми, но никак не мог вспомнить, где и когда видел их раньше. Очень мучительное ощущение. И куда-то ушли силы: ноги налились тяжестью, словно биоприставка чего-то не доделала с ними. Хотя этого и не могло быть.

И одеты старики были довольно странно: один имел деловой костюм начала двадцать первого века, серую пиджачную пару, другой — что-то серебристое, в чем могли щеголять, по убеждению Одиссея, лишь персонажи научно-фантастических телепостановок.

«А может, это мираж? — подумалось пришельцу, — какой-нибудь наведенный мираж, голограмма, другая чертовщина?..»

Но тут старики снова сорвались с места, отдышались немного и — вперед, и уже через пару минут они тискали Одиссея в объятиях, тыкали его высохшими старческими кулачками, радовались от души, ликовали, можно сказать.

И Одиссей тоже стал ощущать в себе нарастающую радость, которая была необъяснимой, но приятной.

Так они долго радовались друг другу, не замечая времени, а потом успокоились. Больше встречать никто не явился, никаких официальных лиц дождаться не удалось, да им пока и не нужен был никто, столько накопилось нерассказанного друг другу.

И пошли Одиссеи в обнимку в сторону звездолета, странная это была троица, двое стариков и один молодой, молодой и сильный — посредине, старцы — по бокам. Кого же напоминали они, связью душ, со счастливыми улыбками на губах, с одною общею думой на лицах, на общем лице?..

Может быть отца, и сына, и святого духа напоминали они в своем фантастическом триединстве?!..