Александр Чуманов - Ничто не ново - только мы.

Но он ведь не мог им обещать, что до двадцать шестого века не произойдет ничего непредвиденного, что их вовремя оживят, что, наконец, не появится какая-нибудь новая идеология, новая этика, мораль, руководствуясь которыми люди из самых идейных и нравственных соображений однажды взорвут «комплекс для хранения замороженных фигур», встретят возвращающихся из бездны мироздания космическими торпедами…

Тревожила ли стариков такая, пусть чисто теоретическая возможность? Наверное. И наверное, они старались о ней не думать, гнали прочь нехорошие мысли.

Координатор покинул «комплекс для хранения замороженных фигур» с чувством явного облегчения. Даже с радостью. Через час он был уже дома со своей Агиделью. Ночью они приняли совместное постановление и сразу, чтобы потом не было всяких экивоков, условились назвать будущего сына Одиссеем. Но родившуюся впоследствии дочь пришлось наречь Пенелопой. Впрочем, это случилось, как и полагается, не сразу, а через девять месяцев.

Следующее же утро Николай посвятил докладу своему начальству об успешном и быстром исполнении деликатного поручения. Его похвалили, выписали премию, года два ставили в пример. Как исполнительного и инициативного сотрудника. Все были рады, что общественная нравственность осталась незамутненной, что от возвращенца избавились легко.

А вот с бетонным столбиком вышла целая эпопея. Сперва все некогда было его вкопать, дело откладывалось со дня на день. Потом Коля вообще охладел к своей идее, она стала казаться ему слишком сентиментальной и какой-то даже бабьей. В общем, он решил нарушить свое обещание, поскольку давал его сам, по собственной инициативе, и столбик старикам Одиссеям был, конечно же, без надобности.

Но когда и бравого координатора в свой срок подкараулила старость, он вспомнил о сентиментальном заблуждении молодости, оно предстало перед ним в каком-то новом свете и заблуждением не показалось. Захотелось вдруг отдать старый долг (Одиссеям ли, себе ли?), вздумалось взять и слетать на заветное место, взять и вкопать столбик.

Но уже был Николай немощным. Агидель давно схоронил, жил на иждивении у взрослой Пенелопы, и та не отпустила старика из дома, сочла его желание стариковской блажью. Ну, не отпустила, и все тут!

Так и помер. А потом внук Аркаша, шарясь в дедовых бумагах, наткнулся на некое подобие завещания, адресованного хоть кому, там же был начерчен планчик. Парень напряг свою молодую психику, ему это ничего не стоило, и сотворил бетонный столбик высотой с метр. Потом сел на гравилет, сработанный под вид спортивного автомобиля, полетел, разыскал нужное место среди зарослей черемухи и «волчьих ягод» и все сделал, как было предписано его любимым дедушкой Колей. Только еще нацарапал на столбике свое имя.

Все приборы показывали норму, Одиссей уже должен был осознать себя и выйти из биоприставки, но он почему-то мешкал. И тогда компьютер, наверное, чтобы слегка взбодрить, тихонечко стукнул его током.

Исследователь иномиров выскочил из биоприставки пулей, что, конечно, было полезным для всех его систем, они сразу активно зафункционировали, вошли в хороший режим, притираясь друг к дружке и обкатываясь.

Одиссей прилип к толстому стеклу иллюминатора, на котором еще, кажется, хранились отпечатки понтейских лиц, а за иллюминатором сиял огромный голубой диск, который ни с чем нельзя было спутать. Глаза мгновенно отыскали точку посреди Евразии, и показалось даже, что еще чуть-чуть, еще усилие, и станут различимы невооруженным глазом мельчайшие детали земной поверхности: лесные речки, отдельные деревья, дома, люди…

Одиссей сорвал гермошлем, закинул его в один угол, резиновые штаны и куртка полетели в противоположную сторону. Из свинцовых ботинок он просто вышел, где стоял. Во всем теле ощущалась такая легкость, будто искусственная тяжесть в момент появления человека на свет не включилась. Скорей, скорей к телескопу!.. Однако бесстрастный телескоп сразу остудил воспаленные эмоции звездного скитальца. Одиссей осматривал родную планету вдоль и поперек, но слишком мало находил знакомых предметов. Горы, океаны, большие реки находились на месте, но остальное…

А на что он, собственно, рассчитывал через полтыщи-то лет!

А все равно душа сопротивлялась, она не принимала действительность, она оказалась не приспособленной к таким прыжкам через пространство-время… Одиссей решил быть бесстрастным, собранным, произвести с честью посадку, а уж потом дать волю чувствам. Он не стал больше глядеть в телескоп, постарался настроиться на философский лад, чтобы любую действительность встретить достойно и красиво. Обязательно красиво, ведь в этот день парню, в аккурат, исполнилось двадцать шесть лет… Плюс, конечно, еще пятьсот…