Дункан Мак-Грегор - Конан и призраки прошлого

Он напрягся, пробуя собраться, но лишь покраснел как мак-сонник, растущий в полях Стигии. Гвардеец, в этот момент сунувший голову в повозку, задержал на нем взгляд -- стрелок ответил кривой ухмылкой и пожал плечами.

-- Пусти на волю, приятель, -- просипел он, хватаясь за зад. -- А то воздух испорчу.

-- Порти, -- коротко ответил парень и исчез за пологом повозки.

-- Потерпи! -- хором приказали шуты. Этей выругался, затем втянул голову в плечи и смолк. Так он сидел, нахохлившись, из последних сил сохраняя то же выражение лица, что и у собратьев. Внутри его все содрогалось; казалось, он чувствовал в своем животе чей-то жестокий клинок, медленно проворачивающийся в горячих мокрых кишках. В панике стрелок решил действовать иначе и хладнокровнее. Он мысленно поделил свое тело на сто шестьдесят шесть (для ровного счета он округлил до ста семидесяти) ладоней и, начиная со ступней, стал успокаиваться. Этому трюку научил его в свое время сам Гарет. Для того, чтобы добиться успеха и привести-таки тело в порядок, достаточно было только иметь ясную голову -- когда-то для Этея это было наиболее трудным условием, -- а тогда уже все получалось быстро.

Когда стрелок дошел до коленей, в животе его вдруг что-то хлюпнуло, совсем тихо и почти не больно, но вслед за тем дикая резь обожгла внутренности и скрутила его уже по-настоящему. Он выпучил глаза и упал в солому, прямо под ноги лицедеям. Корчась, он так страшно стонал, что собратья, в панике отшатнувшиеся от него в первый момент, заорали, призывая гвардейца и остальных на помощь.

Стрелок не кричал -- от боли у него перехватило дыхание. Но он слышал все, что происходило рядом. И тогда в воспаленном и истерзанном мозгу его вновь появилась дикая мысль: бежать. И опять, извиваясь на полу, рыча от мучительной рези, он почувствовал на губах своих улыбку... Шуты визжали и плакали, волоча его по шершавому грязному полу, молодой розовощекий гвардеец в растерянности оглядывался на площадь, где был, как видно, его капитан, а Этей, оскалившись, невидящими глазами смотрел вверх -- на Митру, на Эрлика, на высокие небеса, что обрекли его на столь жуткий и позорный конец, позволив только приблизиться к цели, но не достичь ее...

* * *

Фокусник уже изнемогал. Он показал ненасытной публике все свои трюки, а она требовала еще и еще. Все лица перед повозкой слились для него в одну огромную, красную, рычащую рожу, из пасти которой изрыгались всякого рода непристойности и ругательства. Собратья пытались заменить его, но обычных лицедеев на площади было полным полно, а вот фокусник-вендиец единственный, так что приходилось снова и снова выходить к этим недоумкам и дурить их, что не составляло особого труда, но утомляло однообразием.

Он и впрямь умел творить чудеса -- вот на его ладони вспыхивал крошечный костер, куда он другой рукой начинал бросать тонкие щепки, разжигая пламя; вот он доставал изо рта золотую статуэтку Иштар с огромным животом -- такие делают в Шеме -- и та вдруг, к священному ужасу и восторгу публики, гнусавым голосом умоляла их: "Денег, денег дайте! Монет! Много! Дайте!" Зрители ревели словно стадо слонов, но денег не давали, отчего Иштар, по всей видимости, становилось очень грустно, и она замолкала, не произнося более ни слова. А вот вендиец швырял в небо свой длинный шелковый пояс -- на миг загораясь в солнечном луче всеми цветами, он падал вниз, в руки фокусника, уже змеей, что блестела холодной кожей и высовывала жало, извиваясь и злобно глядя на человека маленькими глазками.

Время от времени спрыгивая с повозки на землю, фокусник хватал приготовленную для него кружку с водой (через раз там было пиво), быстро опустошал ее, и опять залезал наверх, проклиная в душе своего отца, научившего его столь прибыльному ремеслу, а также себя самого, десять лет назад собравшего в Туране балаган. Не лучше ли было заняться чем-либо иным? Впрочем, он давно привык к тому, что его искусство вызывает у простого люда такой неизменный интерес. Главное -- чтобы платили деньги! А поскольку платили они безропотно, он был готов показать им все фокусы, что знал. Но, разумеется, не целый день!

На сей раз дела обстояли совсем неважно: денег публика уже не платила, а зрелища требовала, угрожающе потрясая пустыми глиняными кружками. Вендиец понимал, что если он позволит себе бездельничать, эти снаряды полетят в его голову, а потому довольствовался тем, что тихо поносил зрителей со всем их потомством, не забывая при этом чарующе улыбаться им, и вновь взмахивал платком, начиная очередной фокус.