Шарль Эннеберг - «Если», 1993 № 05-06

Интересно было бы провести исследование не на территории бывшего СССР, чтобы проверить, действует ли обнаруженная закономерность, верны ли цифры для других стран, скажем, для столь «психологизированного» общества, как американское. Там почти невозможно найти среднеобеспеченного человека, ни разу не прибегавшего при решении своих жизненныхпроблем к услугам психолога аналитика. Таковы и многие европейские страны. В России, увы, картина иная, человек нашей профессии столь же мало понятен и включен в жизнь масс обывателей, как шаман.

Так вот, возрастание агрессивности в обществе всегда определяется повышенной тревогой, а тревога — это ответ на модернизацию, любые глобальные перемены, даже если они предпринимаются с самыми благими намерениями. Всякая модернизация несет потенциальную угрозу и социальному, и личностному «я». Ломается весь жизненный уклад. От каждого что-то требуется: найти свое место в новых условиях, может, переехать, может, сменить профессию, «может, закурить, а может, с женой развестись», как пошутил мой коллега. Часто человек и сам не понимает, что делать, но чувствует, что-то надо. Тревога ведь вещь беспредметная, в отличие, скажем, от страха. Я боюсь не того, что открыли фордовский завод и я теперь останусь без работы; боюсь неотвратимой необходимости принять существенное решение и ошибиться. Отсюда стремление к объединению против наступающей неизвестности.

Английские луддиты, разбивавшие станки на рубеже XVIII–XIX веков, были первыми, кто ответил «делом» на модернизацию. Их сегодняшние наследники — террористы, костяк которых составляют люди чрезвычайно чувствительные к социальной справедливости и только радикальными способами желающие ее утвердить в этом испорченном мире. Во многих странах прямым следствием модернизации является резкое «поправение» или «полевение». Появляются партии, защищающие чьи-то интересы, с использованием разной терминологии, от национал-социалистской до коммунистической, но практически одинаковые с психологической точки зрения.

Вносимая ими агрессивность может поразить все общество, если оно охвачено социальным унынием, неудовлетворенностью, как было в Веймарской Германии до 1933 года: курс марки падал, производство сворачивалось, жизнь ухудшалась. Чем это кончилось, известно.

При всем коварстве аналогий наша ситуация весьма схожа с довоенной, и на этом фоне фигура Жириновского перестает выглядеть комично.

Мир безо всякого насилия — утопия. Но мир без ярко выраженного, прежде всего социального насилия, думаю, возможен. Как снизить уровень агрессивности в обществе? Это вопрос общественного договора. По отношению к России, думаю, это в большой степени и вопрос смены поколений. Очень обнадеживает, что нынешних пятнадцати-восемнадцати- летних ребят политические страсти волнуют меньше всего.

Во-вторых, и это главное, необходим социальный оптимизм. Нельзя оставлять людей на произвол судьбы. Надо дать возможность достойного существования старшему поколению, не смешивая отчаявшихся людей с амбициозными «красно-коричневыми» политиками. Помню, как все менялось в хрущевский и постхрущевский период — одних радовало, что начали печатать Булгакова, издали Гашека, других — переезд в маленькие, зато собственные квартиры и т. д. Тогда резко упала насильственная преступность, особенно корыстная — грабежи, кражи.

…Конечно, в любом обществе бывают агрессивные люди, но среда, социальный контроль значат очень много. Ведь всегда можно оправдаться: «Вообще-то я хороший, но такая жизнь». Мне наступают на ноги — и я стану всем оттаптывать ноги. Меня прижали — растопырю локти.

Оздоровление социальной атмосферы наступает, когда налаживается жизнь, становится ненужным ни «доставать», ни «выколачивать» что-либо, и тип с расставленными на всякий случай локтями начинает выглядеть просто нелепо.

«Однажды Малыш вернулся из школы злой, с шишкой на лбу. Мама хлопотала на кухне. Увидев шишку, она, как и следовало ожидать, огорчилась.

— Бедный Малыш, что это у тебя на лбу? — спросила мама и обняла его.

— Кристер швырнул в меня камнем хмуро ответил Малыш.

—Камнем? Какой противный мальчишка! — воскликнула мама. — Что же ты мне сразу не сказал?

Малыш пожал плечами:

— Что толку? Ведь ты не умеешь кидаться камнями. Ты даже не сможешь попасть камнем в стену сарая.

— Ах ты глупыш! Неужели ты думаешь, что я стану бросать камни в Кристера?

— А чем же еще ты хочешь в него бросить? Ничего другого тебе не найти, во всяком случае, ничего более подходящего, чем камень.