Н. Эннеберг - Бич

Перевод с французского С. Андреевой

Земное время — 3000.

Сигма, восемнадцатая планета двойной звезды Арктур в созвездии Волопаса. Человека, обреченного на смерть, разбудили в полночь. В тот же миг одним гибким движением леопарда он вскочил на ноги, все еще одетый в космический панцирь, разорванный и потертый в сражениях, а его запястья прочно сковывали магнитные узы. Человек прислонился спиной к стене камеры и застыл в ожидании, являя позу бойца, попавшего в западню, но все же не лишенного благородства.

Свет двух последних лун планеты — зеленой и сиреневой (было их всего семь, и именно они придавали Сигме ее неповторимое очарование) — отражался в визире и, падая на пол, образовывал четкий квадрат. В этом призрачном свете осужденный увидел на пороге очертания крупной фигуры, скрадываемой длинным и широким пурпурным плащем. Лицо, в соответствии с сигмейской модой, пряталось под маской, похожей на кожу, пленки.

Это мог быть палач, — в старину палачи на Земле прибегали к подобному маскараду, а Сигма являлась земной трансплантацией (слово "колония" больше не употреблялось). Но палач обязан приходить на заре. Такой порядок, по крайней мере, не подлежал сомнению.

Неопределенность длилась не более минуты, — свод заискрился неоновыми огнями, и незнакомец приблизился. Обреченный на смерть напрягся, подобно согнутому луку, запрокинул свое юношеское лицо, обрамленное медными клочьями безжалостно остриженных волос, и разразился безумным смехом.

— Почему вы смеетесь? — осведомилась тень.

Голос, властный и резкий, несомненно, принадлежал пожилому человеку, привыкшему повелевать, землянину из высшей касты. Через прорези маски вошедший разглядывал пленника, которого этим утром обрек на смерть. Он находил его на редкость соответствующим образу галактического джентльмена удачи — да, настоящий леопард в человеческом обличьи, прекрасная боевая машина, лишенная воображения. Мелькнула мысль: "Возможно, именно это оберегает их — его и ему подобных — до последнего момента. Мальчик-то прошел сквозь ад, так ничего и не поняв…" Но в следующее мгновение густые золотистые ресницы дрогнули на юном лице, чертами действительно слишком уж чистом, и открыли странный, изменчивый взгляд серых, а может, сине-зеленых, как океанская вода, пустых до бесконечности глаз. Посетитель подумал вдруг, что заключенный выше его на целую голову (в физическом смысле, конечно, только в физическом…).

— Почему вы смеетесь? — повторил он сурово.

— Я смеюсь потому, что принял вас за палача. Непростительная ошибка с моей стороны, — ответил юноша учтиво.

— А я не палач?

— Нет. Всего лишь его поставщик.

— Вы меня знаете?

— Разумеется. Вы- космический префект Сигмы, великий адмирал Арктура, единственный землянин, командующий галактическими эскадрами, словом, Ингмар Карол. Забавно, верно?

— Не нахожу. У вас странное чувство юмора.

— И необходимое в моем положении, не правда ли?

— Вы его заслужили. (Возникло впечатление, что большой рот под маской исторг плевок). Какой необдуманный поступок; явиться на Сигму, чтобы оскорбить нас!

— Я доставлял беженцев с Земли.

— Да, на борту пиратского судна, одного из кораблей-налетчиков! Наши досье забиты жалобами на подобное межпланетное пиратство!

— Ох! Уж эти мне жалобы Ноктюрнов, напоминающие мяуканье тигра! — воскликнул юноша и, насколько позволяли магнитные наручники, пожал плечами.

— Ноктюрны! Опять Ноктюрны! — С мукой в голосе повторил его собеседник. — Вы твердите это как оправдание!

— Нет, как обвинение. Разве вы не знаете, что они из себя представляют?

— Признаться честно, да, знаю, — промолвил тот, кого звали Ингмар Карол (ужасное имя, повергающее в дрожь звезды). — Но я полагаю, вы мне сейчас расскажете подробности?

Он раздвинул складки своей пурпурной мантии, и под мрачными звездными доспехами обнаружился человек с характером, выкованным в бесчисленных звездных сферах самой вечностью: общение с более хрупкой планетарной расой сделало его утонченнее, не изменив внешне. Он оставался мужественным, атлетически сложенным землянином. В Кароле не было ничего от жителей планеты неясных утренних зорь, от этих стройных ангелов, хрустальных статуй, выраставших под Солнцем-Арктуром, потом клонившихся к земле, как лилии и, в конце концов, умиравших. Любивших смерть… Он придвинул к себе единственный стул, неведомо как оказавшийся в карцере, и уселся на него верхом, лицом к узнику.