Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит

Я оказался рядом с Дуном, который зашептал как в горячке:

– Растолкай меня, не давай красотам оторвать меня от реальности, хорошо?

– Помолчи! – сказал кто-то. – Начинается таинство.

И действительно, то было таинство пения, творчества и жизни, если хотите. С экрана, отмеченного печатью времени, запела девушка.

– Не подведи нас, Дун, – прошептал я.

– Что? – ответил он. И кивнул с улыбкой на экран. – Ты только глянь, какая прелесть! Слышишь?

– Дун, у нас пари, – сказал я. – Приготовься.

– Ладно, – пробурчал он. – Дай размяться. А, черт, только не это!

– Что такое?

– Мне и в голову не приходило. Совсем отнялась. Правая нога. Пощупай. Нет, без толку. Омертвела!

– Онемела? – забеспокоился я.

– Онемела, омертвела, какая к черту разница. Мне крышка! Послушай, ты должен бежать вместо меня! Вот шарф и кепка!

– Твоя кепка?..

– Когда выиграешь, всем ее покажешь и мы расскажем, что ты побежал из-за моей дурацкой ноги!

Я натянул кепку и повязал шарф.

– Но как же так… – возмутился я.

– Ты справишься! Запомни: пока не появится «КОНЕЦ»! Песня почти допета. Ты в напряжении?

– А ты как думаешь!

– Побеждает слепая страсть, сынок. Лети очертя голову. Если кого-нибудь собьешь, не оглядывайся. На старт! – Дун поджал ноги, чтобы я смог выбраться. – Песня кончается. Они целуются…

– Конец фильма! – крикнул я.

И выскочил в проход.

Я несся вверх по уклону. «Первый! – подумал я. – Впереди никого! Дверь!»

Я толкнул дверь, и грянул гимн.

Влетаю в вестибюль. Самое страшное позади!

«Победил! – думал я. – Я стою, увенчанный кепкой и шарфом Дуна, словно лаврами триумфатора. Я принес выигрыш всей Команде!»

А кто пришел вторым, третьим, четвертым?

Я смотрел на дверь, пока она не захлопнулась.

Тут только я услышал крики из зала.

Боже мой! Сразу шестеро ломились не в ту дверь, кто-то споткнулся, упал. остальные – на него. А как еще объяснить, что я – первый и единственный? Там в эту секунду развернулась настоящая потасовка, обе команды вцепились друг в друга мертвой хваткой, кто стоя в полный рост. кто растянувшись на полу, в креслах и под креслами. Вот что там сейчас происходит!

Мне хотелось закричать: «Я победил!» – чтобы драка прекратилась.

Я отворил дверь.

Вперился в черную бездну зала, где все застыло в неподвижности.

Подошел Нолан и выглянул из-за моего плеча.

Полюбуйся на ирландцев, – сказал он, кивая. – Служение музам ставят выше спринта.

В темноте раздались крики:

– Еще! Снова! Последнюю песню! Фил!

– Не шевелитесь. Я на верху блаженства. Дун, как же ты был прав!

Нолан миновал меня и уселся в кресло.

Я долго стоял, глядя на ряды, где сидели команды спринтеров, не шелохнувшись, смахивая слезы.

– Фил, друг! – крикнул Тималти откуда-то с передних рядов.

– Готово! – прокричал в ответ Фил.

– И на этот раз, – добавил Тималти, – без гимна.

Аплодисменты.

Погасли тусклые огни. Экран засветился, как огромный теплый камин.

Я оглянулся и посмотрел на ослепительный, здравый, трезвый мир Графтон-стрит, на паб, гостиницы, магазины, прохожих-полуночников. Меня терзали сомнения.

А потом, под музыку «Прекрасного острова Иннишфри», я стянул кепку и шарф, запрятал свои лавры под кресло и медленно, с вожделением, безо всякой суеты и спешки, прошел мимо Снелла-Оркни с его канареечной компанией и тихо погрузился в кресло…

Время расставания наступило незаметно.

– Но, ей-богу, – сказал Тималти, – вы же только что приехали!

– Мы нашли то, за чем пришли, сказали свое слово и посмотрели на ваш потрясающий спринтерский забег, за что премного вам благодарны. Нам ни к чему задерживаться дольше, – заявил высокий грустный счастливый пожилой юноша. – Цветам пора в теплицу… а то увянут за ночь. Мы всегда летим, несемся вприпрыжку, скачем. Мы в вечном движении.

Аэропорт потонул в тумане, и канарейкам ничего не оставалось, как заточить себя в клетку парома «Дан-Лэри», отходившего вечером в Англию, а я и постояльцы Финнова паба остались на пристани и смотрели, как те отплывают. Вон они все шестеро, на верхней палубе, машут нам ручками, а вот мы – Тималти, Нолан, Гэррити и остальные – машем снизу. А когда паром прогудел и отвалил, Главный Птичник кивнул, всплеснул правой рукой, и все запели: «Я шел по городу Дублину, двенадцать пробили часы, И видел, как дева, дивной красы, расплетает косу при свечах».

– Боже мой, – сказал Тималти, – вы слышите?