Осенние визиты

- это хоспис, приют для умирающих... которые должны были жить. Телевидение

рекламирует десятки форм парацетамола, словно название "панадол" делает его

эффективнее. Реклама средств от похмелья, реклама леденцов от кашля...

А в трехстах километрах от Москвы умирают люди - потому что нет мощных

анальгетиков, современных антибиотиков, простейших кардиоблокаторов. Точнее -

есть все. Но по ценам, доступным немногим.

Анна не знала, понимают ли они, отказываясь покупать лекарства, что обрекают

себя на смерть. Скорее всего, нет. Слишком живы в памяти времена, когда лечили

бесплатно. Плохо ли, хорошо ли, но лечили. Честно говоря - "попробуйте

достать..." когда не было уж очень нужного препарата.

Но никогда не приходилось колоть анальгин вместо омнопона больным, кричащим от

печеночных колик.

Она оделась в маленькой прихожей, отряхнула щеткой светлый плащ, минуту

придирчиво смотрелась в зеркало. Ничего. Не скажешь, что слопала вчера стакан

коньяка. Просто усталая молодая женщина, одна из миллионов. Пожалуй, даже,

посимпатичнее многих.

И глупее, наверное. Четыре года работы врачом - и до сих пор не может

привыкнуть к смерти. Пусть там - лучший мир, но почему так жесток этот...

Автобус был набит. Больницу построили на окраине, рядом со старым номерным

заводом (вот ведь додумался кто-то!) и уже полгода ей приходилось ездить в

компании рабочих. Когда-то смена начиналась раньше, и она почти не

пересекалась с этим потоком. А теперь то ли график у них сдвинули, то ли

рабочий день сократили.

Как ни странно, к этому требовалось привыкнуть. Дорогу не замечаешь лишь

тогда, когда люди вокруг незнакомы и безличны, не общаются между собой. Если

же их видишь каждый день, да еще по утрам, пока мысли не заполнены прошедшим

днем, то слишком быстро начинаешь воспринимать попутчиков как личности. Пусть

даже с ней не заговаривали (и чем она отпугивает случайных ловеласов?)

поневоле вслушиваешься и всматриваешься. На матюки Анна внимания не обращала,

в операционной от коллег такого наслушаешься, что любой пролетарий покраснеет.

Говорили сегодня о политике, со всем подобающим словесным обрамлением. Анна

перестала воспринимать разговор уже через пару минут. Надоело все это до

безумия... Она стала смотреть на паренька, стоящего рядом в проходе. Молодой,

симпатичный, похожий на передовика-рабочего из советских фильмов. В разговоры

он обычно не вступал. Вот и сейчас ехал молча, глядя сквозь людей куда-то в

окно.

Интересно, могла бы она в такого влюбиться? А выйти за него замуж?

И что бы сказали знакомые о муже-пролетарии?

Анне стало смешно и неловко. Она вдруг показалась самой себе старой девой,

перебирающей женихов "второй свежести". Дожилась...

Мимо сторонящихся (удивительно вежливо сторонящихся) людей она стала

пробираться к двери. Выскочила на остановке в гордом одиночестве, оправила на

ходу плащ. Здесь было ветрено и неуютно, перед этими унылыми бетонными

корпусами, воткнутыми неведомыми планировщиками на полпути от микрорайонов к

заводу. Зимними вечерами, когда темнело рано, она старалась не ходить к

остановке в одиночку.

Сегодня ночью по отделению дежурила Тоня, девчонка совершенно безалаберная, но

врач от Бога. Из тех, кто все делает спустя рукава, а больной поправляется час

от часа. Анне всегда казалось несправедливым, что человек, ставший врачом

случайно, и не испытывающий к профессии ни малейшего уважения, способен на то,

чему она и к пенсии не научится. Но что здесь поделаешь...

Дверь ординаторской была заперта изнутри, Тоня, конечно, и не собиралась утром

обходить больных. Анна минуты две простояла, постукивая по закрашенному белой

краской стеклу костяшками пальцев, прежде чем внутри завозились.

- Ой, извини, - сонно пробормотала Тоня, открывая. - Ты чего так рано, еще без

четверти восемь...

- Не спалось, - сказала, входя, Анна. Тоня была в одном белом халатике на

голое тело, растрепанная и жизнерадостная. Нюх у нее был, совершенно

гениальный. Придется ли ночью бежать к умирающему больному она знала с самого

вечера. - Обход не делала?

- Делала, - Тоня улыбнулась, отходя к гардеробу и сбрасывая халат.

- Да, с вечера. А записала на утро.

- Корнилова, не разыгрывай из себя начальство... - Тоня втиснулась в джинсы,

иронически глянула на нее. - Все в порядке, никто не ушел.

- А никто не собирается?