Осенние визиты

- Коля...

Он обернулся. Диденко, его зам по боевой, стоял в дверях.

- Машина ждет.

Шедченко подхватил туго набитую сумку. Гражданская одежда - смешно было бы

разгуливать по России в форме чужой армии, гостинцы - включая воспетое

анекдотами сало.

- Спасибо, - он пожал Диденко руку. - Давай, не подведи.

Подполковник ухитрился одновременно выразить лицом море эмоций - и что все

будет в порядке, и что без комполка они обречены на позорное поражение, и что

он безмерно сочувствует чужому горю.

- Разве ж мы не люди... - пробормотал он.

Шедченко кивнул, спускаясь по лестнице. Часовой у знамени проводил его

стеклянным взглядом.

Мы - не люди. Мы - военные. Добровольные рабы. Мы должны быть лишены амбиций и

чувств. Нас кормят официозными речами и повседневными насмешками. "Одна

извилина - и та от фуражки... Зачем мне теперь мозги, раз я полковника

получил..." Об этом ли он думал, поступая в ташкентское общевойсковое училище?

Скорее бы увидеть сестру. Прервать томительное беспокойство... лучше самый

трагичный исход, чем это... ожидание.

8.

Каждый раз избавляясь от оружия Илья чувствовал себя предателем.

Да, он понимал, что поработавший ствол - единственная, по сути, ниточка, по

которой его могут найти. Но превращать оружие - безотказное, надежное,

пристрелянное, в горстку ржавеющих в земле деталей, - это давалось ему куда с

большим усилием, чем нажатие на курок.

Постепенно он смирился. Понял, что в этом есть своя высшая справедливость -

оружие должно уходить вслед за клиентом. Как бы там ни было, а жизнь человека

дороже четырехсот грамм стали. Ему было даровано забирать чужие жизни, не

оставляя взамен своей. Что ж, значит расплату понесет пистолет.

Но, по крайней мере, оружие заслужило прощания.

Илья разобрал и аккуратно вычистил "ПМ". Собрал, вщелкнул обойму. Положил на

стол, одиноко стоявший посреди комнаты. Замер, склонившись над пистолетом,

фиксируя его в памяти, заслоняя этой картинкой - холодный металл на чистом

столе, ту, недавнюю, где растянувшийся на полу клиент провожал его угасающим

взглядом.

Его квартира производила странное, слегка безумное впечатление.

Бронированная дверь в грязном подъезде бетонной многоэтажки казалась

достаточно солидной, чтобы скрывать апартаменты, достойные клиентов

Карамазова. Однако за ней была лишь грязноватая квартира с разрушенной стеной

между двумя комнатами, со стенами, оклеенными рыжими газетами советских

времен, узкой тахтой у стены, письменным столом и книжным шкафом посреди

нелепо пустого пространства. "Соневские" видеодвойка и музыкальный центр на

полу казались материализованной галлюцинацией. Не знавший циклевки паркет был

завален картонными папками с выбивающимися из них машинописными страницами.

Работа редактором в хиленьком частном издательстве давала Илье и прекрасное

прикрытие, и избыток свободного времени.

Все остальное Илья получал иным путем.

Он стоял над пистолетом минут пять. Потом прошел к окну, выходящему на

огромный безлюдный двор, аккуратно задернул шторы. Минуту возился в темноте,

извлекая из-под картонных папок с творениями наивных писак знакомую на ощупь

папку с несколько иным содержимым. Уселся на тахту и включил тусклую бру.

За эти секунды он изменился. Снятые брюки разительно меняют мужчину.

Если бы перед Ильей стал выбор - какую из тайных сторон его жизни предать

гласности, он выбрал бы ту, с пистолетом в руках. Но только не это... не

фотографии, наклеенные на картонки, сложенные стопкой в папке с ботиночными

шнурками.

Фотографии, которые он разглядывал, были черно-белые, на тонкой пожелтевшей

бумаге, того скверного качества, которое дают только совковая порнография и

офсетная печать в газетах. На фотографиях были девочки - много девочек в

возрасте от пяти до двенадцати лет, не стесненных никакой одеждой. Осыпавшиеся

бумажные волокна делали фотографии мутными, похожими на непристойный ребус, но

Илью это не пугало. Он всегда отличался хорошим воображением.

Сейчас Илья уже не видел раскрытой папки. Глаза его смотрели сквозь бумагу - в

то темное далеко, заглянуть куда рискуют немногие, а помнят о своих

наблюдениях единицы. Капелька пота застыла на лбу, поблескивая под спутанными

волосами как крошечный третий глаз.

Там, в темном далеко, была такая же зашторенная комната, только на