Грэхэм Мастертон - Проклятый

Какой-то прохожий задержался рядом с нами, как будто чувствуя, что дело идет к ссоре. Потом остановились еще один мужчина и женщина, кудрявые волосы которой, освещенные зимним солнцем, создавали вокруг ее головы удивительно светящийся ореол.

- Я скажу вам две вещи, - заявила древность дрожащим голосом. - Я не должна вам этого говорить, но я скажу. Вы сами решите, предупреждение ли это, или просто обычный вздор. Никто не может вам помочь, поскольку в этом свете мы никогда не получаем помощи.

Я не ответил, а только недоверчиво посматривал на нее, пытаясь угадать, была ли она обычной сумасшедшей или скорее необычной попрошайкой.

- Во-первых, - продолжала она, - вы не один, хотя вам так кажется, и вы никогда не будете один, никогда в жизни, хотя временами вы и будете молить Бога, чтобы он освободил вас от нежелательного общества. Во-вторых, держитесь подальше от места, где не летает ни одна птица.

Прохожие, видя, что ничего особого не творится, начали расходиться, каждый в свою сторону.

- Если вы хотите, вы можете меня проводить до площади Вашингтона, продолжала старуха. - Вы идете в ту сторону, верно?

_ Да, - признался я. - Тогда идемте.

Когда старуха подняла сумку и сложила свой красный зонтик, мы направились вместе по одной из тропинок в западном направлении. Жабры были окружены фигурным железным ограждением. Тени от штакетин падали на траву. Было все еще холодно, но в воздухе уже чувствовалось дыхание весны. Уже скоро придет лето, совсем другое, чем было в прошлом году.

- Мне неприятно, что вы подумали, что я мелю вам вздор, - заговорила старуха, когда мы вышли на улицу с западной стороны площади Вашингтона. С другой стороны площади стоял Музей Ведьм, воплощающий в себе память о факте убийства двадцати ведьм из Салема в 1692 году. Это была одна из наиболее жестоких охот на ведьм в истории человечества. Перед парадным входом музея стоял памятник основателю Салема, Роджеру Конанту, в тяжелом пуританском плаще, с плечами, блестящими от сырости.

- Вы знаете, что это очень старый город, - сказала старуха. - У старых городов есть свои тайны, своя собственная атмосфера. Вы не чувствовали этого раньше, там, на Жабрах? Вам не казалось, что жизнь в Салеме напоминает загадку, колдовской круг? Полный значения, но не дающий никакого объяснения?

Я посмотрел на другую сторону площади. На тротуаре напротив, среди толпы туристов и зевак, я заметил красивую темноволосую девушку в короткой дубленке и обтягивающих джинсах, прижимавшую к упругой груди стопку учебников. Через секунду она исчезла. Я почувствовал удивительную боль в сердце, ведь девушка так была похожа на Джейн. Но, наверно, много таких хорошеньких девушек. Все-таки я решительно страдал синдромом Розена.

- Здесь я должна свернуть, - сказала старуха. - С вами необычайно мило беседовать. Люди редко слушают, что им говорят, так, как все-таки слушали вы.

Я искренне улыбнулся и протянул ей на прощание руку.

- Наверно, вы хотите знать, как меня зовут, - добавила она. Я не был уверен, было ли это вопросом, но кивнул головой, что могло значить как подтверждение, так и отсутствие интересов.

- Мерси Льюис, - заявила она. - Не забудьте, Мерси Льюис.

- Ну что ж, Мерси, следите за собой.

- Вы тоже, - сказала она, а потом ушла удивительно быстрым шагом. Вскоре я потерял ее из вида.

По какой-то причине мне вспомнился отрывок из "Оды к меланхолии", который Джейн часто цитировала:

С Красной - но тленно - она живет;

С Веселостью, прижавшей на прощанье

Персты к устам; и с Радостью, чем мед

Едва пригубишь - и найдешь

страданье...

[Д. Китс Ода Меланхолии, перевод Ивана Лихачева.

Написана в мае 1819 года.]

Я поднял опять воротник плаща, засунул руки глубоко в карманы и направился что-то перекусить.

4

Я в одиночестве съел сандвич с говядиной и луком в баре Рада, находящемся в старом здании Лондо Кофе Хаус на Централ Стрит. Рядом со мной негр в новехоньком плаще барберри непрерывно насвистывал сквозь зубы песенку. Молодая темноволосая секретарша наблюдала за мной в зеркале, не мигая глазами. У нее было удивительное, бледное лицо, как на картинах прерафаэлитов. Я чувствовал себя измученным и очень одиноким.

Около двух часов дня я доплелся под хмурым небом на площадь Холкок, в Зал Аукционов Эндикотта, где происходила полугодовая продажа старых маринистических гравюр и картин. В каталоге было упомянуто три важных пункта, между прочими, масляную картину Шоу, представлявшую корабль "Джон" из Дерби, но я сомневался, смогу ли я себе позволить купить ее. Я искал товары для лавки сувениров: офорты, гравюры и карты. Я мог бы себе позволить купить одну или две акварели, оправить их в позолоченные или ореховые рамы и продать с прибылью в 900%. Была и одна картина неизвестного художника под названием: "Вид западного побережья Грейнитхед, конец XVII века", которая достаточна меня заинтересовала хотя бы потому, что она представляла полуостров, на котором я жил.