Клиффорд Саймак - Последний джентльмен (пер. О.Нартовой и И.Петрушкина)

Рука Харрингтона конвульсивно смяла газетную страницу.

— В чем дело, приятель?

— Ничего.

— Этот Мэдисон — ничтожество! — заявил Джо. — Не верьте ему!

— Он прав, — сказал Харрингтон. — Боюсь, он прав!

"Но откуда он знает? — спросил он себя. — Как может Седрик Мэдисон, странный человек, поглощенный своей работой, не выходящий из помещения редакции и пишущий литературно-критические статьи, как может он знать об этом? Ведь я сам, — сказал себе Холлис Харрингтон, — узнал об этом только сегодня утром".

— Тебе не нравится пирог? — спросил Джо. — И кофе у тебя остыл.

— Оставь его в покое! — яростно сказала Глэдис. — Я подогрею ему кофе.

Харрингтон попросил Джо:

— Вы не отдадите мне эту газету?

— Конечно, отдам, приятель! Я уже просмотрел ее. Читаю только спорт!

— Спасибо, — сказал Харрингтон. — Мне нужно кое с кем повидаться.

Вестибюль здания "Ситюэйшн" был пуст и весь искрился — яркая искра была торговой маркой журнала и людей, делавших его.

Медленно и величественно за стеклянной стеной поворачивался огромный глобус. Под ним циферблаты показывали поясное время. А на глобусе был обозначен значками ход мировых событий.

Харрингтон остановился перед дверью и осторожно заглянул внутрь, смущеный и озадаченный яркостью и сиянием. Он медленно сориентировался. Рядом с лифтами — указатель и доска объявлений, на которой ничего не было, а за ней — на дверях — табличка:

Харрингтон пересек помещение и остановился перед указателем. Изогнув шею, он отыскивал нужное имя.

Он отвернулся от доски и нажал кнопку лифта На третьем этаже лифт остановился, он вышел. Слева от него тянулся длинный ряд кабинетов. Он пошел налево: триста семнадцатый кабинет оказался третьим. Дверь была открыта

Харрингтон вошел. За столом, заваленным книгами, сидел человек Груды книг были на полу и на полках вдоль стен.

— Мистер Мэдисон? — спросил Харрингтон.

Человек поднял голову от книги. И неожиданно Харрингтон вновь оказался в дымном темном кабинете, где когда-то давно разговаривал с безлицым незнакомцем. Но тот больше не был безлицым. Харрингтон узнал его — по исходящей от него какой-то гипнотической силе, по странному, почти неприличному чувству физического превосходства.

— Харрингтон! — воскликнул безлицый человек, который теперь обрел лицо. — Как хорошо, что вы пришли! Невероятно, чтобы мы с вами…

— Да, невероятно, — подтвердил Харрингтон. Он едва сознавал, что говорит. Он ответил автоматически, чтобы спастись от удара, — сработал простой защитный механизм.

Мэдисон встал и обошел вокруг стола, идя ему навстречу. Если бы Харрингтон смог повернуться и бежать, он сделал бы это. Но он не мог бежать. Он был ошеломлен, он онемел, он не мог сделать ни одного движения, кроме автоматических жестов вежливости, которые были выработаны в нем тридцатью годами аристократической жизни. Он знал, что лицо его вежливо и невозмутимо, и был благодарен себе за это; он знал, что ни в коем случае не должен показывать, что узнал своего собеседника.

— Невероятно, — продолжал Мэдисон, — мы с вами никогда не встречались. Но я прочел все написанное вами, и мне все очень понравилось…

— Мне, право, неловко, — сказала спокойная и невозмутимая часть Харрингтона, протягивавшего руку. — Это моя вина, что мы никогда не встречались. Я вел слишком затворническую жизнь. — Он ощутил в своей руке руку Мэдисона и почти конвульсивно сжал пальцы: рука оказалась сухой, холодной и похожей на клешню. Этот человек был подобен хищнику, грифу: тонкая сухая кожа, плотно обтягивающая череп, проницательные беспокойные глаза, совершенное отсутствие волос, рот, подобный ножевой ране.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — пригласил Мэдисон. — Нам есть о чем поговорить.

В комнате был лишь один стул, свободный от книг. Харрингтон неловко сел, во рту у него все еще было сухо от страха.

Мэдисон снова вернулся на свое место и склонился над столом.

— Вы очень похожи на свои фотографии, — заявил он.

Харрингтон пожал плечами:

— У меня хороший фотограф, — издатель настаивал.

Он чувствовал, что постепенно возвращается к жизни, что оцепенение проходит, и две части его существа вновь сливаются воедино, становясь одним человеком.

— Мне кажется, — заметил он, — здесь у вас преимущество предо мной. Не могу припомнить, чтобы видел когда-нибудь ваше фото.