Клиффорд Саймак - Последний джентльмен (пер. О.Нартовой и И.Петрушкина)

— Верно, таим он и был. Это было человеческое существо. А что он жил сто тысяч лет назад…

— Да-да, конечно, — сказал сенатор. — Вы совершенно правы. Но вы так хорошо его описали. Я часто думал, как вы могли так убедительно описать такого человека — почти безмозглого дикаря.

— Не безмозглого, — покачал головой Харрингтон, — и в сущности не дикаря. Просто продукт своего времени. Я долго жил с ними, Джонсон, прежде чем написал о нем. Я старался поставить себя на его место, в его окружение, думать, как думал он, осмыслить его точку зрения. Я познал его страхи и радости. Были моменты, когда мне казалось, что я сам становлюсь им.

Энрайт торжественно кивнул.

— Могу поверить в это. Вам на самом деле нужно уходить? Выпить больше не хотите?

— Простите, Джонсон, мне еще долго вести машину.

Сенатор тяжело встал и пошел вместе с ним к двери.

— Мы снова поговорим, — сказал он, — и скоро. Относительно вашей работы. Не могу поверить, что вы больше не пишете.

— Возможно, вдохновение еще вернется, — сказал Харрингтон. Но он сказал так, чтобы успокоить сенатора Сам он знал, что ничто не вернется.

Они распрощались, и Харрингтон устало потащился по дорожке. И это было тоже ненормально: никогда в жизни он не тащился.

Автомобиль его был припаркован напротив ворот, и он остановился, изумленно глядя на него: это была не его машина. У него была дорогая внушительная модель — эта же была не только дешевая, но и сильно подержанная. И все же, каким-то смутным и мучительным образом, она была ему памятна.

Снова то же самое, но на этот раз Харрингтон готов был смириться с нереальностью и принять ее. Он раскрыл дверцу и сел на сиденье. Порывшись в кармане, нашел ключ и нащупал в темноте замок зажигания.

Что-то с трудом пробивалось сквозь туман в его мозгу. Он чувствовал эту борьбу и знал, кто борется. Боролся Холлис Харрингтон, последний джентльмен. И в это мгновение он не был ни последним джентльменом, ни человеком, сидевшим в старой машине, он был юношей и человеком из прошлого, жалким и дрожащим. Он сидел в отдельном кабинете, в самом дальнем и темном углу какого-то неизвестного ему помещения, полного шума и незнакомых запахов, а в другом углу, еще более темном, чем его угол, сидел кто-то другой, и этот другой говорил.

Он пытался рассмотреть лицо говорившего, но было либо слишком темно, либо у того вообще не было лица. И все время этот безлицый незнакомец говорил. На столе лежали бумаги, обрывки рукописи, и он знал, что это нехорошо, но язык его распух, а горло пересохло.

Он не мог вымолвить ни слова, но чувствовал в себе ужасную, кричащую необходимость изложить на бумаге убеждение и веру, которые кричали и требовали выражения. И он ясно услышал, как незнакомец сказал:

— Я хочу заключить с вами соглашение.

И это было все. Больше он ничего не помнил.

Так оно и стояло — древнее, пугающее — единственное воспоминание о какой-то прежней жизни, о происшествии вне прошлого или будущего, без всякой связи с ним.

Неожиданно похолодало, и он вздрогнул от этого холода. Включил мотор, отъехал с обочины и медленно двинулся по улице. Он ехал уже с полчаса и все дрожал. Чашка кофе согреет, — подумал он и остановился против открытого всю ночь ресторанчика. И с некоторым удивлением понял, что находится не более чем в одной-двух милях от дома

Внутри не было никого, кроме подержанной блондинки, прислонившейся к стойке и слушавшей радио.

Он вскарабкался на сиденье.

— Кофе, пожалуйста.

Ожидая, пока блондинка нальет кофе, он осмотрелся. Помещение было чистым и уютным, с автоматом, продающим сигареты, и рядом журналов, выложенных вдоль стены.

Блондинка поставила перед ним чашку.

— Еще что-нибудь? — спросила она, но он не ответил: краем глаза он уловил заголовок на обложке одного из самых популярных журналов.

— Больше ничего? — повторила вопрос блондинка.

— Это все, что я хотел, — ответил Харрингтон. Он не смотрел на нее, он все еще не сводил глаз с журнала.

Заголовок на обложке кричал:

ПРИЗРАЧНЫЙ МИР ХОЛЛИСА ХАРРИНГТОНА!

Он осторожно соскользнул с сиденья и подкрался к журналу. Быстро протянул руку и схватил его, прежде чем тот смог увернуться, у него было чувство, что журнал, как и все остальное, окажется нереальным. Вернувшись к стойке, он положил журнал и уставился на обложку: заголовок по-прежнему был там. Он не изменился, не исчез. Харрингтон потер пальцами печатные слова: они были совершенно реальны. Он быстро перелистал журнал, нашел статью. Со страницы на него смотрело его собственное лицо, хотя он не совсем так представлял себя: на фото он был моложе, темнее, а под этим лицом было другое, совсем отличное. И заголовок между двумя фотографиями звучал вопросительно: