Владимир Чистяков - М. С.

— Динка! — в один голос вскрикнули Марина и Рэтерн.

Рэтерн вскочила.

— Держись Динка, если я тебя поймаю, все уши оборву.

— Не поймаешь, не поймаешь. Ха-ха.

— Когда же она проснуться успела? — сказала Марина

— Когда вы по потолку палили. Мазилы! Ха-ха.

Рэтерн тем временем крадучись плавными движениями обходит стол. И как это она умудряется ходить так, что шагов вовсе не слышно? А сейчас ещё и крадётся… Она к зверю в лесу таким шагом могла бы подойти.

— Вот я маме скажу, как вы здорово стреляете. Она у вас обеих пистолеты поотбирает. А-а-а. Больно! — закричала вдруг Дина. Рэтерн за ухо вытаскивает её из какой-то щели.

— Попалась!

— Больно, отпусти! — взмолилась Дина.

— И не подумаю!

— Отпусти, дура длинноухая! — длинноухие — это было презрительное прозвище кэртэрцев. И оно использовалось только в газетных карикатурах. Сейчас данное слово — сознательное оскорбление.

Рэтерн побледнела. И отпустила Дину. Та проворно хотела смыться. Но напоролась на не предвещавший ничего хорошего взгляд Марины. Её Дина не слушается, но немного всё-таки побаивается. Как ни крути, а на М. С. дочь всё-таки весьма похожа. И взгляд зелёных глаз мало кто может выдержать и не опустить глаза.

— Сейчас же извинись перед ней — неожиданно властно говорит Марина.

— Ни за что!

Марина чуть повернулась на стуле так, чтобы мимо неё Дине было бы точно не выскочить и сказала.

— Заруби себе на носу: Она такой же Чёрный Саргоновец, как ты, или я. Хорошенько это запомни. Она равна любому из нас. Точнее, даже не так. Она не равна. Она просто одна из нас. А среди нас нет национальности. Мы Чёрные по нашему делу, и никак иначе. И запомни чётко. ОНА — ТАКАЯ ЖЕ, КАК И МЫ. И ты не имеешь права её оскорблять. И никто такого права не имеет. Даже М. С… Поняла?

— Да поняла. — сказала Дина с весьма надутой физиономией.

— Тогда, что ты должна сделать?

— Извиниться перед ней.

— Правильно.

Дина упёрла руки в бока

— И не подумаю. Тоже мне большие и сильные, справились! Даст мне мама пистолет — получите у меня.

Интересное у ребёнка представление о том, кто большой и сильный — наличие оружия.

— Большие, говоришь — протянула Марина — сильные… — и резко выкрикнула — Пистолет! Быстро!

Дина невольно попятилась. Да и Рэтерн стало не по себе. Очень уж знакомо прозвучали интонации. И полоснуло зелёное пламя.

— Марина… — начала было Рэтерн.

Но огнём сверкнул брошенный в её сторону взгляд. И повторен приказ.

— Пистолет!

Оружие у неё в руках. Дочь М. С. смотрит на Дину. Та бы пятилась и дальше, да некуда. Упёрлась в стену.

— Оружие — с очень странной интонацией произносит маленькая М. С. — оружие… Хочешь его?

Тишина.

— Я не слышу ответа.

— Да… — словно шелест листьев перед грозой

— Оно будет твоим. Может даже сейчас. Смотри сюда!

В считанные мгновения разбирает пистолет. Резкими и отточенными движениями профессионального солдата.

— Подойди и собери его! И он твой! Навеки!

— Я не…

Марина ощерилась. Никто никогда не видел такого выражения её лица. И вряд ли бы захотелось видеть снова.

— Не можешь… Слабачка! Смотри!

И теми же резкими движениями оружие собрано вновь.

— На той стене. Горошины над выключателем. Видишь. — говорит, а сама смотрит прямо в округлившиеся глаза ребёнка.

— Да…

Дочь М. С. резко разворачивается на кресле. Пять секунд — три выстрела. Не целясь. В каждой горошине сидит по пуле.

Марина резко швыряет оружие на пол.

— Запомни. Я сильная. Очень сильная. И многое повидала. Такое, чего тебе ввек видеть не пожелаю. Сила тебе дана для защиты слабых. И больше ни для чего. ЗАПОМНИ НАВСЕГДА.

Марина зла, зла как миллион чертей. Всё бессмысленно. Ничего-то она Дине не доказала. Не страх был в кругленьких глазёнках. Восхищение. Безмолвное восхищение. И щенячий восторг. С абсолютно таким же выражением смотрит она на М. С… А показать-то Дине хотелось что-то иное. А результат прямо противоположный. На Марину попал отсвет того жуткого огня, который так притягивает Дину.

— Ты знаешь, я очень боюсь за Дину. Мне страшно за неё. Она ведь совсем недавно чуть не погибла. А теперь она какая-то странная. Сейчас только и думает о том, когда ей позволят иметь патроны, и как она будет убивать врагов.

Потом она принялась вновь расхаживать по коридору второго этажа. Она уже довольно давно стала учиться ходить без костылей. Это она скрывает от всех, и в первую очередь, от М. С… Людям решила показаться только после того, как сможет ходить нормально. Гордая она, очень гордая. А первые шаги без костылей не хотелось вспоминать. Марина часто падала, и только случайно не разбила лица. Страшно болели натруженные ноги, и она не раз просыпалась от жуткой боли. Хотелось плакать, и кажется она даже плакала. Без звука, уткнувшись лицом в подушку и до боли сжав зубы. Никто не должен видеть, как она страдает. Никто. И никогда. Ибо она Марина-Елизавета Саргон.