Мачей Войтышко - Синтез

— Не все. Только основные. Особенно, предостерегающие от опасности. «Внимание! Биологическое заражение! Внимание! Радиоактивное заражение! Внимание! Высокое напряжение!» Это большой прогресс, что весь мир, все народы пользуются такими знаками.

— А почему еще не введен единый язык?

— Сейчас имеются аппараты — переводчики. Но мы наблюдаем процесс бурной унификации. Пожалуй, немного жалко.

— Почему?

— Видишь ли, я иногда думаю, что если уже появится такой язык, мало кто почувствует прелесть стиха, написанного некогда. Переводить художественную литературу по-прежнему должны люди. Есть что-то более важное, чем значение слова. Звучание, настроение, атмосфера.

— Это все так, но вот Франтишек говорит стихами.

— Какие это стихи! Он выдает рифмованную информацию. Только когда я его запрограммировал, то понял, что такое настоящая поэзия. Вот послушай:

Эля изумленно посмотрела на Петруся.

— Словацкий? — спросила она. — Мой брат знает наизусть стихи Словацкого?

— Что ты так удивляешься? — ответил Петрусь, смущенный непонятно почему. — Я это проходил с Головоломом. Да и вообще я очень интересуюсь поэзией!

Перед Мареком возник мысленный образ преподавательницы польской литературы, которая усталым голосом читала им эти самые строки, пытаясь объяснить, в чем состоит ценность произведения. Вдруг ему показалось, что он в какой-то мере ощутил ту силу, которая таилась в языке.

Прошло восемьдесят лет, мир теперь другой, и люди тоже. Он, Марек, мчится в гравитационном поезде в обществе двух ровесников и робота, с трудом подыскивая тему для общей беседы. Все было бы чуждым, если бы не тот факт, что они тоже знают Словацкого. ««Жил я с вами, терпел я, и плакал я с вами...» — мысленно повторил он. — Я тоже когда-то... А этот Пётрек — парень что надо...»

сказал Франтишек, явно нечувствительный к атмосфере, воцарившейся в купе.

Маречек!

С той минуты, как мы навсегда расстались с тобой, я постоянно размышляю, каким будет этот твой новый мир. Может, ты будешь жить на другой планете? Может, в каком-нибудь огромном спутнике? Может, люди тогда уже будут жить бесконечно долго? Я думаю, сынок, что, читая мое письмо, ты уже знаешь обо всем этом намного больше меня. Наше воображение весьма причудливо. Когда-то я пытался представить себе собственную свадьбу. Сначала мне казалось, что ее никогда не будет. Потом привиделось какое-то большое, пышное торжество. Затем мне рисовался тихий, интимный праздник, наш с мамой счастливый день. Я никогда не предполагал, что из всего торжества мне по-настоящему запомнится только расстегивающаяся пряжка на подтяжках, из-за которой постоянно опускалась левая штанина брюк, парализуя мои движения.

Да, да, сынок, сколько бы я ни давал воли своему воображению, я не смогу угадать, какая же «пряжка» завладеет твоим вниманием, какие проблемы встанут на твоем пути.

Наука очень много изменила вокруг человека и в нем самом. Машинист, работающий на подъемном кране, должен быть осторожнее и внимательнее человека, копающего лопатой. Чем шире возможности науки, тем больше наша сила, и мы должны быть все осмотрительнее, как Гулливер среди лилипутов. Один неверный жест, и можно высвободить силу, с которой мы не сумеем совладать. Чем больше я думаю, тем все тверже уверен, что в меньшей степени изменятся люди. Они останутся в основном такими же. Всегда кто-то будет любить тебя больше, а кто-то меньше, всегда одни будут тебе более приятны, а другие — несимпатичны. Так мне, по крайней мере, кажется.

Я не представляю себе мира без любви и дружбы, без неприязни и враждебности. Такой мир был бы попросту нечеловеческим. Я бы очень-очень хотел, чтобы ты был внимательным и не обижал никого незаслуженно. И вообще лучше не делай другому того, что тебе самому неприятно. Может, это и не бог весть какая мудрость, но сама мысль, что ты где-то там, в далеком будущем причиняешь зло другому человеку, для меня очень мучительна. Ты, наверно, понимаешь это, правда?

И еще одно. Я убежден: кое-что из наших, а точнее моих времен, осталось. Это не обязательно должны, быть материальные ценности — здания, оборудование, предметы домашнего обихода и т.п. Я думаю о культуре, об исторических работах. Ты знаешь, мне кажется, было бы интересно проверить, что сохранилось, что выдержало испытание временем. По-прежнему ли люди помнят Шекспира? Читает ли кто-нибудь Слонимского, Тувима, Галчиньского? Каковы новые спектакли, фильмы? Чем они отличаются не с точки зрения техники, которая наверняка будет усовершенствована, а по содержанию? В чем сейчас человечество видит наибольшие ценности?