Уильям Моррис: Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия

"Вести ниоткуда" - очень необычная утопия. Она написана не столько социальным мыслителем, сколько поэтом. В ней нет той сухости и дидактичности, которые отличают многие прославленные произведения этого жанра, она согрета душевным теплом и лирическим чувством. Да и сам лирический герой лишь в незначительной степени отвечает условному типу "путешественника" прежних утопий. Конечно, и он задает множестве наивных вопросов, ответы на которые адресованы не столько ему, сколько читателю. Но герой не только рассказывает по пунктам о новом мире. Он передает свое восприятие этого мира.

Читатель, знакомый с немалым числом фантастических романов, вышедших после Морриса, может упрекнуть его книгу в известной элементарности и доле искусственности. Но "Вести ниоткуда" нельзя судить по меркам, прилагаемым к повести или роману, - это скорее поэма в прозе. Может быть, никто после Коббета и романтиков "Озерной школы" не мог с такой любовью и пониманием описать английский пейзаж, и никто от Морриса до Гарди - тоже поэта и тоже архитектора - не сумел так говорить об архитектуре. Рассказ о путешествии вверх по Темзе, занимающий добрую половину книги, принадлежит к высоким образцам прозы, ставшей поэзией, или поэзии, забывшей на минуту, что ей положено выражать себя в строгих размерах. Никаких приключений, почти никаких происшествий - одна лодка нагнала другую, гребец пересел с лодки на лодку, заночевали в маленьком домике у реки, - а читатель не утомляется ни чередованием пейзажей, ни обрывками речей под мерные взмахи весел, потому что в обеих лодках сидят живые люди. Сказано о них немного, а все-таки это живые люди. Среди них и главный герой - двойник автора книги.

Мы узнаем его по большому числу примет. Ему, как и Моррису в момент написания книги, пятьдесят шесть лет. Он тоже любитель гребли и утреннего купания. Он живет в том самом доме на берегу Темзы, где жил автор, и, подобно ему, сам готовит себе обед. Система воспитания, принятая в утопическом мире, который он посетил, мало чем отличается от воспоминаний детства Морриса. У героя те же пристрастия и вкусы, что и у автора книги, и, подобно ему, он смотрит на окружающий мир глазами человека, влюбленного в землю, в труд, в поэзию. Он находит ее повсюду - в живописных изгибах реки, архитектурных формах, загорелых телах косарей. В нем, как и в Моррисе, живет смутная тоска по тому, что уже не удастся увидеть в действительности. Он чувствует, что все это лишь сон и что в реальной жизни ему не дано наслаждаться красотами природы, не испорченными безвкусием нуворишей, пользоваться всеми благами, не испытывая чувства вины перед теми, кому достались на долю одни лишь страдания и горе, узнать любовь живой, мягкой и понимающей женщины. Все это - сон.

Поэтичность утопии Морриса оправдала даже этот избитый прием фантастов. Вещие сны особенно часто стали являться фантастам с тех пор, как были исчерпаны другие способы перенестись в неведомый мир. То, что былой "путешественник" видел воочию в какой-то впервые им открытой земле, герой романа восьмидесятых годов чаще всего видел во сне. У Морриса этот прием органичен потому, что его сон увиден поэтом и поэтом рассказан. Яркость красок, определенность форм - и вместе с тем какая-то зыбкость картины, которая в любой миг может рассеяться, оставив после себя лишь воспоминание и щемящее чувство грусти, - таким является мир только поэтам. Это мир их мечты. Моррис рассказал о своем идеале - не выдуманном, а выношенном и выстраданном, ставшем частью его самого.

Этот идеал - преобразованный человек, очистившийся от скверны буржуазности и переделавший своими руками мир вокруг себя. В мире утопии Морриса исчезли такие внешние стимулы для труда, как страх голода или внешнее принуждение. Остался один великий стимул - человеческая потребность в творчестве. Она ничем не стеснена, и потому труд людей, избравших дело себе по сердцу, приносит удивительные плоды. Каждое творение человеческих рук - произведение искусства. Жители нового мира способны понимать искусство, потому что они сами - его творцы. Они наконец-то почувствовали землю своей и вновь обрели утраченную людьми XIX века способность наслаждаться природой, замечать краски заката, чувствовать бесчисленные ароматы земли. Вся Англия превратилась в цветущий сад. Исчезли прокопченные грязные города. Исчезли заборы, огораживавшие помещичьи парки. Англия во всей возродившейся своей красоте принадлежит каждому, в ней живущему.