Михаил Корчмарев - Третье поколение

— Ивонну! Ивонну! — поддержали первых еще несколько голосов.

— Он рукой крест делает… Он тридцать лет в пустыне просидел… Он говорит громко, дух захватывает…

— Братья и сестры мои! — скривился старичок на трибуне. — Подумайте хорошенько: того ли вы предлагаете? Что за человек? Не было ли в его прошлом темных пятен? Может, раньше он заблуждался и ошибался, и вы выберете недостойного?! Нельзя же так-го! Трезвый, взвешенный подход — главное. Есть другие, скажу откровенно, более достойные кандидаты. Есть! Всю жизнь в трудах и заботах об отечестве, всю жизнь на должностях, на виду. А вы — какого-то Ивана! Ну как он мог в пустыне сидеть, если там жарко так, что не присядешь! Лжец он. Я предлагаю…

Его слова утонули в выкриках толпы. Сквозь нарастающий шум понемногу пробился звук ритмических притоптываний и прихлопываний двух или трех десятков ног. Вначале едва различимый, он понемногу нарастал, вовлекая прочие звуки, вовнутрь себя.

— Авва, Авва, Авва, — скандировали бойцы отряда Юнца, все это время стоявшие строем. — Авва, Авва…

С удивлением Фауст заметил, как многие из окружавших его людей тоже начали прихлопывать, и губы их, точно помимо воли, выталкивали: «Авва, Авва…» На свободное пространство перед разрядниками вышел Юнец, величественным жестом простер руки перед собой. Потом он повернулся к передвижной атомной энергетической установке, указал на ограждение. Взвыла сирена, и Юнец беспрепятственно пошел вовнутрь охраняемой электрическим полем зоны. Он подошел к капитану охраны и что-то шепнул ему, прежде отвесив изысканный поклон Матери Правительства, по чьему жесту ограждение было снято. Тотчас несколько солдат бросились в толпу, извлекли из нее Ивонну, увели его вовнутрь фургона. Смолкла сирена, по шарам-разрядникам пробежала голубая искра. А Юнец-Авва уже был на вершине прицепа, встал к микрофонам, гордо выпрямившись.

— Вы сделали правильный выбор, братья и сестры, мои бывшие враги, мои будущие друзья! Я знаю путь, который приведет нас к светлому будущему, ознаменующему новую эру в жизни общества. Этот путь — дисциплина. Она — залог успешного государственного строительства. Она позволит нам покончить с темным наследием прошлого: алкоголизмом, табакокурением, наркоманией и проституцией. Дисциплина, и только она, откроет нам дорогу ко всеобщей свободе. Свобода и равенство — вот о чем издавна мечтали люди земли. Но нельзя забывать, что идет война. Там, на полях сражений, гибнут за нашу демократию лучшие сыны родины. А значит, и мы должны приложить все усилия, чтобы они могли умереть спокойно… Но перед нами множество проблем, которые еще предстоит разрешить. Одна из них — наличие среди нас интеллигентов-гуманистов, вынашивающих злобные планы реставрации прежнего режима. Я вам покажу одного из них…

Юнец, до того ежесекундно сверявший направление речи с выражением лица Матери Правительства, переломился над барьером, указывая пальцем на человека внизу. Тотчас от того отхлынули стоящие рядом, и Фауст увидел на свободном пятачке Профессора, беспомощно озирающегося вокруг. «Нет! Не сметь!» — хотел крикнуть Фауст, но горло его сдавил спазм, а толпа уже сомкнулась. А в рупорах бился гневный голос Юнца-Аввы, но слова не достигали сознания Фауста, лопались мыльными шарами над головами обезумевших людей.

— Этот человек долго маскировался… Он вел пропаганду… чуждая нашему здоровому обществу идеология… Мы понесли утрату в лице прежнего Главы… Мы сохраним память об этом достойном человеке, как велит долг… Ему будут оказаны все почести, этого требует от нас сложный исторический момент… Немного времени, и вы будете поголовно счастливы… Мы пересмотрим законодательные акты…

Фауст с трудом держался на ногах. Перед глазами плыл белесый туман, пронизаемый радужными струями в такт толчкам сердца. Он успевал думать сразу о тысяче вещей, и это было мучительно. Вспомнился вечер, когда снаружи бушевала метель, раз за разом откидывавшая в сторону полог и выстужавшая жилье, а он сидел у костра и ждал Профессора. Потом тот появился, клонясь от тяжести тела человека, замерзавшего в сугробе. Это был долговязый белобрысый малый, с едва пробивающимся над верхней губой пушком, одним словом — Юнец. Едва отогревшись и съев третью часть приготовленного Фаустом на двоих, он высокомерно уставился на Фауста и спросил у Профессора: «Кто это?», так, словно не он, а Фауст — тогда, впрочем, носивший другое имя, — был пришлым здесь. А Профессор ответил спокойно, как на само собой разумеющееся: «Друг. Брат твой. Человек». А потом Юнец, обращаясь к огню, бормотал слова клятвы спасать и уберегать от смерти всех детей, и научить их быть силой, настоящими воинами… Всплыло в памяти лицо Соседки, заискивающе предлагавшей ему студень из конских копыт и голяшек, только бы он не ходил к индуске. А вот и индуска, Цапа, Маргарита, смеясь шлепает его снизу по ладони, на которой — алюминиевая бляшка с номером — права гражданства, гарантированные государством…