Виталий Забирко - Мы пришли с миром

У меня перехватило горло, я шагнул к нему, протянул руку, но, вовремя опомнившись, вместо мохерового осьминога схватил стеклянный глаз. Не собирался я в очередной раз наступать на грабли — помнил, что произошло, когда попытался расправиться с Буратино.

— Значит, не скажешь?

— Не-а.

Объект вел себя как ребенок. Он словно играл со мной, но в то же время вряд ли понимал, что играет. Из клубка мохера выглянул еще один глаз, однако смотрел он не на меня, а на стеклянный глаз, который я зажал в руке.

— Тогда я тебе сейчас покажу, что такое дружба, — процедил я. Огляделся по сторонам, заметил возле шлифовального круга молоток и взял его. С капризными детьми нужно вести себя адекватно: по принципу: «Подавись своей игрушкой и не писай в мой горшок!»

— Что ты собираешься делать? — настороженно поинтересовался осьминог.

— Сейчас увидишь...

Двумя пальцами я прижал стеклянный глаз к столешнице, замахнулся молотком и... И почувствовал, как все мышцы окаменели — я превратился в неподвижную статую.

Осьминог вытянул щупальце и аккуратно вынул из моих пальцев стеклянный глаз.

— Скажи, пожалуйста, — как ни в чем не бывало обратился он ко мне, — как я должен поступать, когда один друг просит никому не говорить, где он, а другой друг требует назвать место, где находится первый?

Если в человеческих отношениях он разбирался на уровне ребенка, то в элементарной логике был силен. Однако я ничего не мог ответить. Стоял, подобно истукану, и удивлялся, как при полном параличе мышц, в том числе и грудной клетки, я еще не упал в обморок от кислородной недостаточности.

— Ах да, извини, — наконец-то заметил мое состояние осьминог и снял с меня оцепенение.

Молоток со свистом рассек воздух, врезался в столешницу, и если бы я рефлекторно не убрал руку, то непременно раздробил бы пальцы. Сам себе, и винить было бы некого.

Подавив огромное желание запустить молотком в осьминога, я осторожно положил молоток на стол, пододвинул к себе табурет и сел. Швырял один раз киянку и повторять сомнительный эксперимент не собирался. Какой я к черту папа Карло? Карабас Барабас, оставшийся с носом.

— Так как мне поступить, — повторился осьминог, — если я очутился между двумя друзьями как между двух огней?

— Это между врагами ощущают себя как меж двух огней, — машинально поправил я.

— Да?

— Да.

— Пусть так. Но все-таки как мне поступить?

Я молча повернулся на стуле и принялся смотреть в темное окно. Пускаться в пространные объяснения норм человеческой этики не хотелось — давно разуверился, что они существуют, и вряд ли получится переубедить прежде всего самого себя. На миг показалось, что в окне мелькнуло чье-то бородатое лицо. А может, и не показалось. Судя по всему, кто-то из «Горизонта» меня «подстраховывает».

— Поступай, как знаешь, — вздохнул я, отворачиваясь от окна. Было уже наплевать, страхуют меня или следят за мной.

— Тогда я промолчу, — резонно заключил осьминог.

— Скажи хотя бы, как она себя чувствует?

— Ей нравится.

От двусмысленной фразы меня покоробило, и я со всей остротой неведомого мне ранее отцовства ощутил, что почувствовала Любаша, когда Оксана объявила о нашей мнимой любовной связи. Черт бы побрал Голливуд с его садистскими фильмами! В пропаганде насилия не существует грани между просветительством и развращением. У нормального человека кинодетективы на тему педофилии вызывают вполне обоснованный страх, что подобное может произойти с его детьми. А на психически неуравновешенного, чьи извращенные сексуальные фантазии до поры до времени заблокированы воспитанием и моралью, просмотр садистских фильмов действует наподобие ключевого слова для запуска подсознательной программы — если такое показывают в кино, то почему я не могу претворить в жизнь?

Я исподлобья глянул на осьминога. Конечно, он не имел в виду ничего подобного, говорил искренне и без задней мысли. Мои опасения — это моя беда, крест моего сознания, отягощенного инфернальным знанием о миазмах человеческой психологии. Маньяков, по статистике, — один на миллион нормальных граждан, но благодаря «просветительству» киноиндустрии один извращенец заставляет дрожать противостоящий ему миллион.

— То есть она здорова? — хрипло переспросил я. — В полном порядке?

— В полном, — мимоходом заверил осьминог, вертя в щупальцах стеклянный глаз. Но, видимо, минуту назад он выискал в моем сознании что-то темное и подспудное, потому что вдруг застыл и внимательно посмотрел на меня сразу тремя глазами. Двумя в теле и одним в щупальцах.