Виталий Забирко - Мы пришли с миром

— Что им здесь надо? — спросил я севшим голосом.

Иванов промолчал.

— Почему они выбрали для вторжения именно Землю — других планет мало?

Иванов вздохнул и отвел глаза.

— Вы определенно хотите знать? — тихо спросил он.

— Да, — сказал я, но, честно говоря, не был в этом уверен.

— Думаю, большой беды не будет, — словно рассуждая, сказал он в сторону. — Вводную я вам вчера дал... Нет никакого вторжения.

— То есть как?!

— А вот так. — Иванов посмотрел мне прямо в глаза. — Земля для них такая же родина, как и для нас. Мы живем в одном пространстве, но способы существования настолько различны, что друг друга практически не замечаем. И первыми они обратили внимание на нас, а не мы на них, так как мы, ступив на техногенный путь развития, вторглись в их сферу существования. Электромагнитные поля вдоль линий электропередач, радиоволны, всплески ядерно-магнитного резонанса в момент испытаний атомного оружия нарушают их среду обитания приблизительно в такой же степени, как нашу среду обитания — землетрясения, извержения вулканов, Ураганы. Так что правильнее говорить не об их вторжении к нам, а о нашем вторжении к ним. И не имеет значения, что наше вторжение неосознанное.

Я смотрел на Иванова во все глаза. Теперь я понимал, что означала его вчерашняя лекция о миражах и об идентичности излучения человеческого мозга и атмосферных сгустков низкотемпературной плазмы. Если плазмоиды разумны, то им ничего не стоит оживить деревянную куклу...

Иванов продолжал что-то объяснять, но я его не слышал. Смотрел на него и не слышал. В голове царил хаос, и в то же время я чувствовал себя на удивление спокойно. Может, тихо схожу с ума? Или его слова преследуют цель нейролингвистического программирования моего психического состояния?

Из памяти внезапно вынырнуло двустишие, слышанное как-то в «Театральном кафе»:

Каким-то образом тайный смысл немых первых-последних касался меня, но размышлять об этом уж очень не хотелось. Хотелось тишины, покоя... и одиночества.

Я взял с дивана шапку, нахлобучил на голову и начал собирать со стола деньги, рассовывая их по карманам.

Иванов осекся на полуслове и внимательно посмотрел на меня. Затем вынул из кармана сотовый телефон.

— Держите. Если я вам понадоблюсь, мой номер закодирован под тремя тройками.

Я машинально сунул телефон в карман, встал с кресла и, не прощаясь, шагнул в стену.

Опять меня занесло куда-то не туда. Местность я узнал сразу, но, странное дело, не испытал ни удивления, ни потрясения, хотя здесь уж точно не ступала нога человека. Настолько привык в последние дни к чудесам, что, попади в реальную обыденную обстановку, поразился бы больше.

Это был остров из моего сна. Вылизанный ветром песчаный берег, покатые зеленые холмы, два оранжевых солнца в небе, необычно близкий горизонт. Не было только беленького коттеджа — вместо него на склоне одного из холмов играла радужными переливами ячейка телепортационного створа. Здесь было тепло, градусов двадцать, не меньше, и я расстегнул куртку. Курорт да и только.

Небольшие волны с шорохом накатывались на берег, и в прибое с писком кувыркались устюпенды. Миллионы устюпенд. Вот уж где они заряжались энергией... Если это их родина, а водная стихия — естественная среда обитания, тогда понятно, почему устюпенды похожи на медуз. Писк был резкий, недовольный, но теперь я понимал, что ошибаюсь в оценке. Как тогда, когда я наступил на устюпенду в холле гостиницы, так и сейчас неприятный писк означал крайнюю степень удовольствия. Стереотип человеческого восприятия. Точно так же для европейского человека непривычно слышать, как разговаривают между собой японцы. Хриплая отрывистая речь, похожая на перебранку, на самом деле представляет собой мирную беседу, зато недовольство выражается высокими тонкими голосами, услышав которые, европейцу впору засмеяться. В Средние века, при первых контактах европейцев с японцами, этот смех дорого обходился.

Я поймал себя на мысли, что, вопреки наставлениям Иванова, пытаюсь рассуждать о чужой психологии, и чертыхнулся. Еще было наставление не думать о «Горизонте». Хорошее наставление. Ходжа Насреддин, изображая из себя лекаря-кудесника, обещал безобразному ростовщику сделать из него красавца, если тот во время сеанса магии не будет думать о белой обезьяне. И, хотя житель Бухары никогда в жизни не видел белой обезьяны, результат лечения оказался легко предсказуем.