Борис Долинго - Аэлита. Новая волна /002 - Фантастические повести и рассказы

Причина засилья «слезогонки» проста: вниз под горку тележка катится сама. Тем легче большинству авторов, что сами они не испытывали и половины того, через что проводят героев. А потому с легкой душой ломают и калечат свои воплощения — в основном лишь для того, чтобы придать главгерою священное право «пытать палачей и предавать предателей» (цитата из «Трудно быть богом», А&Б.С.) — да и малость попаразитировать на инстинктах сострадания и взаимопомощи.

Гораздо труднее, а потому и намного нужнее — помогать человеку побеждать. Особенно — в наших условиях. В истории планеты Земля неизвестен бог выживания и прозябания, но много богов победы. Так почему же мы кланяемся унынию, воспеваем поражение, лелеем свои огорчения? Что, интересно, мы хотим из всего этого вырастить?

Вот и все, что я могу сказать о своем отношении к литературе и к созданию вымышленных миров в искусстве вообще. Благодарю всех, у кого хватило терпения дочитать до конца. И еще раз напоминаю: все вышесказанное является не более чем моим личным мнением.

Если же вы примените изложенные мной принципы и увидите их несоответствие вашим — что ж, «ум и сердце художника не должны быть скованы предыдущими пятьюдесятью правилами».

Удачи вам.

КоТ.

Гомель, Беларусь

Однажды Заратустра возвращался окольным путем в свои горы и в свою пещеру. И вот неожиданно подошел он к вратам большого города, чье сверкание, великолепие, благоухание садов и шум бойкого торжища привлекли Заратустру, ибо устал он и желал отдохнуть. Но тут бросился ему навстречу бесноватый шут, узнавший Заратустру, и, брызгая пеной и слюной, воззвал к нему:

«О, Заратустра, здесь большой город, но нельзя тебе входить в его врата, ибо ничего здесь не приобретешь, но все потеряешь!»

«Он не выглядит так страшно, — заметил Заратустра, опускаясь на камень. — И люди, входящие в его врата, не отличаются ничем от жителей других городов. Здесь я найду себе пристанище на ночь».

«Нет, Заратустра, нет, — бесновался шут. — Город сей называется Фантастикой и населяет его некогда избранный, но теперь проклятый народ фэнов.

Когда-то правители его — мэтры — мудро правили своим народом, и стоял город на пересечении путей богатых караванов мыслей, идей, выдумки.

Когда-то правители щедро одаривали своих подданных пищей духовной, и золотой осел был накрепко привязан в своем стойле, а пасть его стянута кожаным шнурком, дабы не возмущал он народ своим отвратным криком.

И были среди правителей три великих мудреца, пред которыми преклоняли колени не только фэны и мэтры, но и правители городов, лежащих поблизости.

Ибо один из них открыл дорогу в волшебную страну и принес оттуда множество чудес; ибо другой увидел, что глубок океан и разумен, и разговаривал с ним как равный на непонятном языке посвященных; ибо третий одинаково владел обеими руками и мог сразу писать две различные книги, и скармливал золотому ослу столь горькую пищу, что фэны хлопали восторженно в ладоши и презирали торжище.

И были фэны гордым, сильным и свободным народом, хотя имелся у них могущественный враг — Темная Империя, чьи воины не раз осаждали Фантастику, пытаясь смести славный город с лица земли.

Того, кто трусил, нещадно изгоняли прочь; того, кто предавал, без жалости вешали на городской площади, и даже вороны брезговали клевать их трупы.

Но проходили времена, и старились мэтры. Рассыпалась в прах Темная Империя; никто и ничто не угрожали городу; и даже золотой осел получил свободу.

Умер первый правитель, и горе фэнов было столь велико, что отказались они предавать тело великого мудреца земле, содрали и засолили его кожу, а останки разорвали на амулеты, ибо верили, что их чудодейственная сила вновь откроет врата в волшебную страну.

И каждый получил право влезать в просоленную шкуру первого мэтра, корчить ужимки и строгать грубые поделки, обряжаться в нелепые наряды и объявлять о том, что именно он нашел утерянный путь в волшебную страну.

Умолк второй правитель, ибо фэны требовали простого, а разумный океан казался им чуждым и далеким, слишком мрачными были чудеса бездны, слишком пристальным ее взгляд, и боялись фэны погружаться в ее воды.

Отступил океан от города, оставив на покинутом ложе лишь смрадные лужи грязи, переполненные гнусными червями с ласкательными человеческими именами.

И лишился руки третий мэтр, и мир потух для него; стал он печален и мягок, и не раз видели его у стойла золотого осла, где последний мудрец грустно качал головой, разглядывая животное, словно раскаивался в том, что кормил золотого осла чересчур горькой пищей.