Иван Ефремов - Собрание сочинений в пяти томах. Том третий

Вторая и третья картины изображали различные аспекты планеты двойной звезды — красного гиганта и голубого карлика.

Резкие колебания температуры делали невозможной жизнь земного типа, но она тем не менее существовала в виде кремневых кристаллов. Одна картина показывала красное солнце, другая — голубое и дисковидный звездолет с Земли, проникший в мир двойного солнца и кристаллической жизни.

Четвертая картина была посвящена первой встрече земных людей и мыслящих существ другого мира.

Художник не попытался изобразить эти существа, вероятно, потому, что тогда господствовали взгляды о множественности форм мыслящей материи. Он написал встречу с творением инопланетной цивилизации — гигантским электронным мозгом, управляющим работой автоматических устройств планеты.

Пятая, и последняя, картина изображала автоматическую станцию, заброшенную на пробу атмосферы Сатурна, на кольцо планеты среди осколков скал — остатков спутников, разорванных ее притяжением.

Медленная череда древних картин повторилась еще раз. Затем экран показал отдельные детали живописи и угас, предоставив зрителям по-своему пережить встречу с картинами русского художника.

— Что поразило меня больше всего — это буйство воображения! — воскликнула Та. — Ведь они еще ничего на могли видеть в космосе, исключая своей собственной планеты, конечно, да еще Луны. Но смотрите, как многое здесь передано верно. Какое вдохновение мог получить этот землянин, который не был никогда на других планетах, и он мог написать на картине то, что реально люди увидели лишь сотни лет спустя!

— Я также удивлен, — присоединился Альк. — Особенно когда я понял, что это было тогда, когда человек уже потерял свое первобытное чувство восприятия… И в то же время еще не достиг синтеза эмоций и интеллекта.

— Но я могу понять, — возразил Крес. — Человеческий мозг, отражая необъятные просторы космоса, инстинктивно схватывал его законы, воспроизводя их в изобразительном искусстве. Вот и вышло, что художник предугадал изумрудные оттенки дисперсного сияния ледяных просторов Сатурна, так же как лиловое небо Венеры и ее электрические бури.

— Научная фантастика того времени показала еще более поразительную способность видеть то, что еще не видели тогда, — задумчиво заметил Ниокан.

— И все же ни одна из пяти картин не передает ощущения первой высадки на неизвестную планету. Я подразумеваю восторг ожидания плюс тревогу возможной опасности, вероятность ужасного разочарования.

— Особенно если ожидаете встречу с разумной жизнью, — вмешалась Та.

— О да, когда вам мерещатся строения и мосты в горах и оврагах или каналы и поля на равнинах. И чем ближе вы подходите, тем яснее становится, что эти дела рук человеческих — иллюзия, игра перенапряженного воображения.

— Или вспомните особенные, странные планеты, на которых даже облака кажутся угрожающе нацеленными на вас копьями. Плотный туман вьется гигантским драконом и смотрит на вас упорно и слепо, скрывая под собой мрачные, зловеще выглядевшие горы. — И Та опустила голову, как бы вспомнив темные планеты, впечатления от которых еще не стерла сияющая, прекрасная Земля.

— Главное все же, — заметил Ниокан, — это общее чувство бесконечности космоса тут, рядом, за порогом нашего земного дома.

— Действительно, нет предела нашему желанию исследовать его бездны, ни границ этого исследования. Разнообразие Вселенной неисчерпаемо! — спокойно заметил Крес.

Его три друга ответили жестом согласия.

— Очевидно, наши предки в начале Космической эры еще не развили то очень реальное восприятие невероятного, которое простирается повсюду в необъятных просторах Вселенной, — начал Ниокан, — даже у нас оно подавляет слабовольных, причиняя агорафобию.

— Я не думаю, — возразила Та. — Вспомните наших пещерных предков, которые смотрели на бесконечную непознанную планету, в которой исчезали и растворялись индивидуальные жизни. Где тогда была для них граница мира? Лишь тысячелетия позднее древние греки изобрели их, заключили в них свой мир и определили тем самым его познаваемость…

Последние слова потонули в громовом эхе резкого звука.

— До свидания, друзья! — закричал Крес, выключая гостевой канал.

Башня задрожала, а на боковых экранах возникли озабоченные лица тасманского и кергуэленского операторов.