Джеймс Типтри-мл. - «Если», 2000 № 08

Минц нащупал пистолет, который был прикреплен под мышкой.

Другая рука потянулась за пазуху, за мобилем.

Гости смотрели на резкие и даже суетливые движения диктатора без страха и удивления.

— Не узнаешь? — спросил один из них.

Единственное знакомое лицо… Корнелий Удалов!

— Что ты здесь делаешь? — строго спросил Минц. И добавил, обводя ледяным взглядом остальных: — А вы все что здесь делаете?

— Лев Христофорович… — Удалов развел руками. Он был в пижаме. Пижама разъехалась на животе. — Ты ж меня с молодости знаешь. Зачем тебе все это?

— Уходите, а то буду стрелять, — приказал Минц.

— Еще неделю назад ему бы такое и в голову не пришло, — заметил мужчина средних лет с величественным лицом римского императора. — Поднять руку на ближних — нет, настоящий ученый так не поступает!

И тогда Минц хладнокровно нажал на курок. Спасенья нет. Его пустое сердце билось ровно, в руке не дрогнул пистолет.

И все-таки в Удалова он стрелять пока не стал — пуля попала в грудь суровому гостю.

Следов на одежде не обнаружилось.

Минц выпустил остатки обоймы в молодую женщину, стройную, как тополь.

— Щекотно, — сказала она.

— Татьяна! — строго произнесла другая женщина, постарше. — Ты не на вечеринке.

Выпустив все пули, Минц со злобой бросил на стол дефектный пистолет. И стал отступать к двери.

— Погодите, Минц, — сказал строгий мужчина. — Что вам нужно от жизни?

— Это я вас должен спросить — что вам нужно?

— Мы испугались за вас, — ответил тот. — Мы испугались за ваш рассудок и за наших читателей. В течение своей жизни в науке и Гусляре вы совершили немало добрых дел. Да и люди, прочитавшие о ваших делах, стали лучше и добрее. Неужели вы теперь перечеркнете все усилия, которые вложил в вас автор?

— Кто?

Гость указал на пожилого человека с седой бородой и красным лицом гипертоника:

— Вы что, своего автора и создателя не узнаете? Это же Кир Булычев! Писатель!

— Не имею чести, — сказал Минц. — Пули бы на тебя не пожалел. А эти, остальные, кто?

— Таких людей полезно знать в лицо, — сказал Удалов. — Это редакция журнала «Если» почти в полном составе, во главе с редактором!

Суровый мужчина склонил благородную голову.

— Бред какой-то! — возмутился Минц. — Мы, простите, находимся в различных измерениях. Вы — жители Земли, я — существо высшего, литературного порядка. И вообще, не понимаю, кто вас сюда пустил.

— Я! — заметил Кир Булычев. — Когда слухи о перемене в вашем характере достигли нас, мы решили с вами связаться. Остановитесь, профессор! Я вас таким не придумывал, читатели вас таким не знают. Прекратите проявлять инициативу, помогайте людям, не вредите им.

— Не могу, — обреченно сказал профессор. — Пока на Земле остается хоть один жулик, взяточник, убийца, насильник или демократ, я не прекращу борьбы за счастье моего народа. До последнего олигарха! До последнего масона! Огнем и мечом!

— У вас большое и доброе сердце, — с чувством произнесла Елена. — Об этом знают читатели и критики. Неужели вы хотите, чтобы в литературоведении появилась фраза: «В конце жизни профессор Минц переродился в банального злодея»?

— Я не переродился, — ответил Минц. — Я таким родился, только не знал об этом раньше.

— Тогда сделай над собой усилие, — вмешался в разговор Удалов. — Ради людей.

— Это выше меня! Слышишь, как танки разогревают двигатели? Слышишь, как ревут моторы истребителей? Слышишь, как бьются в унисон сердца смелых борцов за мои идеи?

— Ах, у него и идеи есть! — воскликнул тут человек с грубоватыми, но привлекательными чертами лица, по имени Эдуард. — Вы посмотрите на бандита с идеями!

— Да! У меня есть идеи! — прокричал Минц. — Мои идеи — очистить мир от скверны!

— И дальше? — спросил Эдуард.

— А дальше все будут счастливы.

Пока присутствующие, к негодованию профессора Минца, предавали осмеянию его идеи, вошла привлекательная женщина-врач по имени Ольга.

— Лев Христофорович, — сказала она, — войска построены. История ждет у порога.

— Вот видите! — обрадовался подмоге Минц. — А вы говорили!

И тут, когда все, включая автора, поняли, что битва за Минца проиграна, Удалова посетила мысль.

— Простите, доктор Ольга, — произнес он. — Но мне кажется, что вы еще не добрались до истинной сущности Льва Христофоровича. Вижу я в нем некоторую неуверенность и даже внутреннюю слабость…

— Да как ты смеешь! — взревел будущий диктатор.

— А так смею, что ты сюда пришел, на свое моральное пепелище. В свой дом. Значит, осталось в тебе что-то человеческое. И я уверен, что для завершения образа придется тебя еще поглубже копнуть, до самого дна.