Джеймс Типтри-мл. - «Если», 2000 № 08

Оказавшись на Блюджей-вей, возле дома 144, я отметила, что местечко-то выглядит много хуже, чем мне представлялось. Строберри-Филдс изображал из себя давно позабытый пригород конца двадцатого столетия, отличаясь, впрочем, стерильной монотонностью дешевого викторианского района. Да, там было чисто, да, там было опрятно, но все выглядело на редкость однообразно. Потом, не в порядке был уже сам масштаб. Участки жались друг к другу, а все дома как бы съежились — подобно мечтам своих владельцев. Как будто гаражи на одну машину, готовые модули, отштампованные на заводе в виде ранчо, со старинными двойными ставнями на окнах и разноцветной обшивкой стен: то золотой, будто спелая рожь, то красной, словно трамвай, то зеленой, как лес.

Конечно же, никаких настоящих гаражей тут не было. На таких улочках патрулировали псевдо-«мустанги» и автобусы фирмы «Фольксваген». Автомозги их готовы в любое мгновение принять вызов от Барбары Чидли, живущей рядом, в 142-ом, или от Гольцев, соседей напротив, собравшихся то ли на Пенни-лейнс сыграть в кегли, то ли в госпиталь — помирать.

На веранде 144-го стоял шезлонг, покрытый голубым нейлоном. К дому вела кирпичная дорожка, разделявшая две полоски коврового мха, зеленого, словно во сне. На всех соседних дверях адреса и имена владельцев были выведены крупными светящимися буквами; вне сомнения в Строберри-Филдс случалось много путаницы. Этот дом принадлежал Питеру Фэнси. Родился-то он Питером Фанелли, но официально принял в качестве фамилии свой сценический псевдоним вскоре после первого успеха в роли принца в «Генрихе IV», часть 1. Я тоже Фэнси, имя оказалось среди того немногого, что досталось мне от отца.

Я остановилась перед дверью, позволяя ей с ног до головы оглядеть гостью.

— Ты Джен, — сказала дверь.

— Да. — Я умолкла, дожидаясь, пока дверь что-нибудь скажет или откроется, но так и не получила ответа. — Дело в том, что мне хотелось бы повидать мистера Фэнси.

Ну и манеры у этого дома, хуже, чем у самого старика!

— Он знает о моем визите. Я послала ему несколько писем.

Отец не ответил ни на одно из них, но я не стала упоминать об этом.

— Минутку, — ответила дверь. — Она сейчас выйдет.

Она? Мысль о том, что здесь может оказаться другая женщина, просто не приходила мне в голову. Я давно потеряла следы своего отца… и вполне сознательно. Последний визит, занявший целый вечер, состоялся, когда мне исполнилось двадцать. Мама купила мне билет в порт Джемини, где он играл Шекспира в космической программе. Орбитальная станция — штука великолепная, однако находиться с моим родителем рядом — все равно что сидеть под водой. Кажется, я задержала дыхание на целую неделю. После этого было несколько случайных визитов, пара неловких обедов, все по его инициативе. А потом молчание — целых двадцать три года.

В общем-то я никогда не испытывала ненависти к отцу. Когда он ушел от нас, я решила проявить солидарность с мамой, порвав с ним. Если Питеру Фэнси театр дороже семьи, то пусть он катится к черту. Когда я выложила свои чувства, мама пришла в ужас. Она расплакалась и заявила, что виновата в разводе не меньше его. Я решила, что это уж слишком: в конце концов, когда они расстались, мне едва исполнилось одиннадцать. В этом возрасте просто необходимо оказаться на чьей-то стороне, и я выбрала мать. Она все время пыталась уговорить «общую дочь» отыскать его, хотя подобные разговоры вскоре начали бесить меня. Последние несколько лет она убеждала меня в том, что я неправильно воспринимаю мужчин.

Впрочем, моя матушка была умной женщиной. Победительницей. Конечно, и у нее случались неприятности, однако она основала три компании и к тридцати пяти годам сделалась миллионершей. Мне очень не хватало ее.

Звякнул замок, и дверь отворилась. В полумраке жилья обнаружилась крохотная девчушка в клетчатом — белом с золотом — платьице. Темные кудряшки перехватывала лента. На ней были короткие белые носочки и черные туфельки от «Мэри Джейн», сверкавшие так, как может сверкать только пластик. На левой коленке красовалась полоска пластыря.

— Привет, Джен. Я надеялась, что ты и в самом деле придешь.

Голос малышки удивил меня — звучный, почти взрослый. С первого взгляда мне показалось, что ей три года, ну, может быть, четыре — я не слишком хорошо разбираюсь в этом.

Тут я сразу поняла, что передо мной андроид.

— Ты совершенно такая, какой я предполагала тебя увидеть. — Она привстала на цыпочки и протянула вверх тоненькую ручонку. Мне пришлось нагнуться, чтобы пожать ее. Ладошка оказалась теплой, чуть влажной и весьма правдоподобной — должно быть, собственность Строберри-Филдс. Мой отец просто не мог позволить себе анда со столь натуральной кожей.