Марина и Сергей Дяченко - «Если», 2000 № 07

В наступившем молчании Альдонса вдруг рассмеялась:

— Браво, сеньор Авельянеда. Устами, как говорится, младенца… Только скажите мне, куда девать те письма, что пачками приходят к нам в дом накануне двадцать восьмого июля? Люди всей Испании восхищаются семейством Кихано и просят нового Дон Кихота освятить своим пребыванием их кров.

— Но ведь приходят и другие письма, — улыбнулся Авельянеда.

— Откуда вы знаете? — искренне удивилась Альдонса.

Авельянеда закашлялся:

— Это естественно. Где слава — там и хула. Особенно когда слава сомнительного свойства. Поколения моих предков, носивших фамилию Авельянеда, жертвовали на приюты, больницы, дома призрения… Вообразите, скольким людям помогло мое семейство за века своей истории! Скольким людям оно по-настоящему помогло! Бескорыстно — не ради славы, не ради писем от восторженных поклонников.

Авельянеда встал. Демонстративно вытер губы:

— Благодарю за прием… Значит, «Амадиса против Фрестона» можно у вас попросить?

— Фелиса, найди для сеньора Авельянеды «Амадиса против Фрестона», — с милой улыбкой распорядилась Альдонса.

Авельянеда вышел, раскланиваясь и сопя.

Цикады за окном не умолкали.

Гости наконец разошлись, и Санчо тоже ушел к себе в комнату.

— …Как их всех раздражает Дон Кихот… когда он не хочет по своей воле занимать место шута. Как раздражает! Альдонса, ты меня слышишь? — задумчиво произнес Алонсо.

— Слышу, — после долгой паузы отозвалась она.

Алонсо потянул за потайной шнур, и гобелен с изображением печального старика уступил место портрету смеющегося Дон Кихота.

— Ты знаешь, Альдонса? Что я хотел сказать… Почему вот он, Рыцарь Печального Образа, превзошел славой всех своих потомков, которые, согласно традиции, тоже пускались в путь?

— Потому что он был первый.

— И это тоже. Но все-таки, Альдонса, посмотри на него. И посмотри на них, — Алонсо обвел рукой комнату, указывая на портреты предков. — Тщеславный Мигель Кихано, подражатель Алонсо Кихано Второй… Селестин, Кристобаль, Алонсо Третий… Диего… А Рыцарь Печального Образа был одновременно фанатиком, воплощением благородства, дураком, мудрецом, сумасшедшим, философом, честолюбцем… Альдонса, как я ему завидую!

— Ты тоже хочешь быть всем на свете… в одном флаконе? — спросила она нарочито цинично.

— Нет… Я завидую ему, потому что он, отправляясь в дорогу, верил.

— В великанов?

— В благородство, Альдонса. И в свое высокое предназначение. Он шел на подвиги, а я иду… на унижение.

Стало тихо. Беззвучно смеялся с портрета Рыцарь Печального Образа.

— Альдонса?

— Что ты хочешь, чтобы я сказала тебе?

— Альдонса… Я себя чувствую ужасно старым. Выжившим из времени. Раньше людям хотелось счастья. Теперь им хочется удовольствий, комфорта… приятности. Во времена Дон Кихота, — Алонсо кивнул на портрет, — над рыцарством уже смеялись. Но сейчас… сейчас стократ хуже, Альдонса. Я отправляюсь в дорогу. Нет, я выхожу на манеж… в маске клоуна. Черт, черт… Ты ведь знаешь, я не боюсь смерти. Я боюсь унижения. Которое обязательно будет. Потому что это путь Дон Кихота. Извини, что я тебе все это говорю. Но с кем-то же я должен поговорить перед походом?

Ответа не последовало.

— Не молчи… Скажи что-нибудь.

Альдонса через силу улыбнулась:

— Как ты думаешь, если бы Рыцарь Печального Образа знал, на что идет и каким будет его путь на самом деле — он оседлал бы Росинанта?

— Это ненужный вопрос, — сказал после паузы Алонсо.

— Ты хочешь, чтобы я упрашивала тебя? — спросила Альдонса. — Уговаривала ехать? После всего, что пережито, после того, как погиб твой отец?

Он покачал головой:

— Я хочу, чтобы ты меня… уходя, я должен знать, что ты меня понимаешь.

Она подошла. Положила руки ему на плечи.

Но опять не сказала ничего.

Дом продолжал удивлять его, и Санчо нравилось удивляться. В одну и ту же комнату можно, было идти долго, через переходы и коридоры, мимо ряда окон-бойниц, спускаясь и поднимаясь винтовыми лестницами — и можно было попасть в одно мгновение, просто отодвинув неприметную портьеру. Дом, служивший жилищем многим поколениям Дон Кихотов, не мог не перенять некоторой странности, сумасшедшинки; каждый новый хозяин что-то пристраивал и перестраивал, проламывал стены и замуровывал двери. Дом носил на себе следы этого хаотичного строительства — и вместе с тем на нем лежала печать бедности, ветхости, надвигающегося запустения.