Юрий Манов - Тринадцатый апостол

— Конечно, не будешь, и ты совсем не безоружный, вон какая пушка у тебя на поясе. Что, даже коснуться боишься? Так вот в чем разница между нами, ты, Лепила! Ты боишься за свою шкуру, а апостолы не боятся. Поэтому ты — «крыса», а не они!

Семенов сделал короткое движение, и Фрязин сполз на пол. Он елозил, зажимая кровоточащее брюхо, и причитал:

— Как же так, у меня же золотца с полкило припрятано, долларов сто двенадцать тысяч.

— Закажи, пока не поздно, себе гроб! — посоветовал Семенов и, не оглядываясь, вышел.

Семенов натянул черную шапочку поглубже, низко наклонил голову и еще раз ударил ногой по педали стартера. Снегоход заревел.

— Эй, братан, это мой снегоход, ты что?!!

Семенов вскинул автомат и дал очередь веером. Верзила словно споткнулся и растянулся на снегу. Выехав на центр площади, апостол рванул зубами чеку и метнул лимонку в кучу снегоходов у «Салуна». А теперь газу, газу до упора. Он крутанул рукоятку и вылетел на трассу. Шлагбаум был поднят, около него валялось тело в камуфляже.

Эх, невезуха! Прямо навстречу ему из леса выезжала колонна снегоходов и внедорожников. Семенов, не останавливаясь, дал очередь по первой машине, прибавил газу и свернул на целину.

— Семенов, послушай, Семенов. Ты не спишь? Семенов, расскажи про Курочку Рябу.

— Нет, нет, про Колобка, — перебил его другой голос.

— Нет, про Рябу!

— Про Колобка! Про Колобка! Ну пожалуйста, расскажи.

Семенов очень хотел спать, но отказать было просто невозможно. Потому что два десятка детских угольно-черных или ярко-голубых глаз молили и просили. Дети очень хотели услышать про Колобка.

Семенов, кряхтя, спустился с печки, уселся на медвежью шкуру и, наверное, уже в сотый раз за последний месяц начал: «Жили-были дед да баба»…

Почему-то снежные дети любили Колобка больше всего. Нет, и в остальные детские сказки они были влюблены, но от Колобка они просто балдели. И еще от Курочки Рябы.

Такой благодарной аудитории, наверное, не имел ни один рассказчик. Дети слушали, что называется, взахлеб. И не стеснялись выражать свой восторг, когда какой-то эпизод им особенно нравился. В «Колобке» их любимым моментом было, когда хитрый хлебопродукт обманывает медведя, тут дети просто визжали от восторга. А вот когда Колобок попадался на зубок лисе — начинался рев. Снежные дети ревели в голос и терли глазки лохматыми лапами. Когда Семенов впервые рассказал сказку про Колобка и двухметровые детишки начали реветь, он подумал, что у него съехала крыша. Но постепенно привык…

Единственное, что смущало Семенова, — это глаза. За месяц пребывания в Святилище он так и не привык к этим глазам, к этим взглядам. Все снежники смотрели собеседнику только в глаза. И выдержать этот взгляд было очень нелегко.

Семенов был уже почти мертв, когда Седой принес его к Святилищу и положил на священный камень. И только сила Святилища удерживала душу Семенова в израненном его теле.

— Хочешь ли ты вернуться? — услышал он за мгновение до того, как сознание его померкло. И только огромным усилием воли он смог выдохнуть: «Да!»

Семенов жил у Святилища уже целый месяц. Специально для него снежники выстроили избушку и сложили печку. Самим им ни изб, ни печек не требовалось. Они не боялись холода и даже в лютый мороз преспокойно спали, забравшись в сугробы. В основном же снежные люди, или как они себя сами называли — снежники, на зиму впадали в спячку. Лишь старейшины Святилища и совсем малые дети с мамками зимой бодрствовали. Семенов долго не мог привыкнуть к тому, что эти двухметровые, покрытые мягкой бурой шерсткой дылды — дети. Только вот глаза, детские, наивные, невинные глаза…

Живя у Святилища, Семенов уже перестал удивляться чему бы то ни было. Поначалу он никак не мог научиться общаться глазами. Когда не надо было говорить, а стоило лишь мысленно обратиться к собеседнику, глядя ему прямо в глаза. Потом он долго не мог научиться общаться на расстоянии. Ну а коллективное общение, когда свои мысли передаешь одновременно всему сообществу, он так и не освоил. Но Седой его успокоил, объяснив, что этому надо обучаться довольно долго и что даже не каждому снежнику это дано.

И вообще, старейшина Седой относился к Семенову как к родному сыну. Хотя по возрасту годился ему в прапрапрадеды. Даже приблизительно свой возраст Седой назвать не мог — у снежников своя, довольно сложная, система летосчисления. Но судя по тому, что Седой точно помнил ход исторического сражения Ермака с ордами хана Кучума, можно было сделать вывод, что ему никак не меньше четырехсот лет. В принципе такое долголетие у снежников — не редкость, хотя в среднем они живут по 200—250 лет.