Юрий Манов - Тринадцатый апостол

Квачеву и Полянских развязали руки. Они старались изо всех сил, подробно рассказали перед камерой, как злые командиры заставляли расстреливать мирную свадьбу, жестикулировали.

Настала очередь Бондаренко. Он мотнул головой, как от удара, и от души прошелся трехэтажным матом прямо в камеру. Гурам ухмыльнулся и, приобняв его за плечи, повел к стене, что-то шепча на ухо.

— Прощай, командир, — только успел крикнуть Бондаренко. — Не поминай лихом, жаль, что…

Гурам не дал ему договорить. Одним движением он выхватил кинжал и перерезал сержанту горло, еле-еле успел отпрыгнуть, чтобы кровь не брызнула ему на куртку.

— Эй, мистер, ноу тиви, это не для съемок! — замахал Гурам рукой оператору, метнувшемуся было к нему с камерой. И, уже подойдя к Семенову, добавил: — Это, лейтенант, для души. Ну, командир, теперь твоя очередь. Что решил? Будешь рассказывать?

— Гнида ты! — сплюнул Семенов.

— Зря ты так, — с обидой в голосе сказал Гурам, пряча кинжал в ножны. — Легкая смерть, достойная настоящего мужчины. Сейчас сам убедишься…

Семенов не любил слабых людей. Но сейчас он не обвинял Квача и Полянских, пытающихся спасти свои жизни, а просто жалел их. Через минуту ему пришлось их пожалеть по-настоящему. Оператор кончил снимать и, забравшись на крышу машины, установил камеру на штатив. Махнул рукой, крикнул: «Реди!» Как по команде боевики, окружавшие Квача и Полянских и сдерживающие толпу голосящих женщин, сделали шаг назад. Толпа ломанулась… Милиционеров буквально растерзали, разорвали на куски, оператор на крыше машины удовлетворенно крякнул.

— Не дергайся, лейтенант, — со смешком сказал Гурам. — Что поделать, народный гнев. Страшная смерть, конечно, но… не люблю слабых людей…

— А меня как убивать будешь?

— Что-нибудь придумаем. Но ты мне пока нужен…

Будильник завизжал контуженным комаром. Мерзко завизжал. Отечественные часы с будильником — это вам не японские недомерки! Наши — здоровенная такая блямба на запястье, мощные и надежные. Ударь молотком — хоть бы хны, танком переедь, все равно будут пищать и визжать, пока не проснешься. Оборонная техника, хоть что-то мы с космоса поимели!

Семенов был рад проснуться. Спать и видеть такие сны, извините, не заказывали!

Стрелки часов показывали 23.30 по местному времени — до ночной планерки оставалось полчаса. Ну что ж, есть время помыть морду и обозреть контингент.

Семенов любил гулять по Поездку. Для новеньких такая же прогулка была чем-то вроде ходьбы по канату над пропастью с ненадежной страховкой — не дай боже оступиться! Слишком буйный контингент Поездка не давал расслабляться: если молоденький лейтенант — выпускник школы правоведения, только что втиснувшийся в офицерский китель, гордо входил в плацкартный вагон Поездка, набитый жуликами, мошенниками, карточными шулерами, карманниками, бомжами и прочим человеческим отребьем, то к следующему тамбуру он мог добраться в совершенно плачевном виде. И летеха даже не сообразит, куда из его карманов делись документы, «лопатник», фотографии любимой девушки, когда с него умудрились срезать погоны, шевроны и прочую властную атрибутику.

Он будет метаться, грозить, орать и требовать обратно свой офицерский кортик (огнестрельного оружия апостолы новичкам не выдавали). В ответ в лицо ему будут ржать мерзкие, похабные рожи.

Но стоит появиться кому-нибудь из апостолов… Сразу же в вагоне наступает тишина, сразу же откуда-то, словно из вакуума, падает в вагонный проход пропавший кортик. Потому что с апостолами не шутили, апостолы — они шутки со стороны контингента вообще плохо понимали. Любую каверзу в свой адрес они воспринимали как смертельную обиду. И тут же карали. Поэтому с апостолами старались не шутить. Апостолы не искали смерти, но и не боялись ее. Может быть, именно за это апостолов так боялись и так ненавидели.

Семенов был лучшим из апостолов. Он проходил по вагонам Поездка даже ночью без охраны, насвистывая, засунув руки в карманы камуфляжа, только иногда останавливаясь у какого-нибудь зарешеченного купе. При его приближении бывалые барыги прятали под матрас карты и прикидывались спящими, отпетые урки прекращали свои толковища и укрывались с головой казенными одеялами, горячие кавказские парни, заслышав его характерную походку, чинно укладывались на свои места здоровенными клювами к потолку.

У Семенова не было надобности в охране. Каждое его слово в Поездке приравнивалось к закону: он мог ненароком объявить зазевавшимся картежникам по трое суток карцера. Стопроцентно — поутру они поплетутся в предпоследний вагон для отбытия наказания. Так же спокойно он объявлял зачуханному салаге, усердно драящему сортир, «премиал» за добросовестность. На следующий день отмытый добела и пышущий дешевым одеколоном юнец робко переступал тамбур «девичьего» вагона и в течение трех суток познавал, что такое настоящая девичья тоска по искренней любви.