Роберт МакКаммон - Жизнь мальчишки. Том 2.

Но пес все еще был жив.

С самого дня трагедии каждый день после школы я ездил на Ракете к доку Лизандеру, чтобы проведать моего пса. Каждый день док Лизандер встречал меня с новым удивлением на лице, и каждый день у него было для меня что-нибудь новое: то Рибель отрыгнул кусочки костей, которые могли быть только осколками его раздавленных ребер, то из разбитой челюсти выпали зубы все до одного, то поврежденный глаз в один прекрасный день выкатился из глазницы словно белый фарфоровый шарик. Сначала Рибель несколько раз поел немного мяса и полакал воды, и газеты, которыми было выстелено дно его клетки, постоянно были измяты и пропитаны кровью. Через несколько дней Рибель совсем перестал есть и почти прекратил пить воду, он отказывался даже смотреть на еду, какие бы лакомства я ему ни приносил и чем бы ни соблазнял. Свернувшись клубком в углу клетки, он все время разглядывал что-то, находившееся у меня за спиной над правым плечом. Я понятия не имел, что могло так привлечь его внимание, и с ума сходил от беспокойства, думая о переменах, происходивших с моим приятелем. Он мог часами лежать неподвижно, словно провалившись в сон с открытым глазом, внимательно смотря проносившиеся в пустом воздухе сны. Он не реагировал даже тогда, когда я щелкал у него перед носом пальцами. Иногда, каждый раз неожиданно, вырываясь из странного ступора, Рибель принимался лизать мои руки своим мертвенным языком и тихо скулить. Он дрожал, плакал, он был ужасно несчастным, а потом снова впадал в свой туманный ступор.

Но Рибель все еще жил и не собирался умирать. — Кори, я хочу, чтобы ты послушал сердце Рибеля, — сказал как-то док Лизандер и дал мне стетоскоп.

Прислушавшись, я различил медленный, ужасно тяжелый и затрудненный удар: тук, потом новое тук — сердце моей собаки. Звук дыхания Рибеля напомнил мне скрип старой двери в заброшенном доме. Его тело было ни холодным, ни теплым; он просто был жив, и все тут. После того как я послушал сердце Рибеля, док Лизандер взял игрушечную мышь, завел ее, потом поставил на пол клетки и отпустил. Мышь принялась бегать взад и вперед перед носом у Рибеля, и все это время я слушал стук его сердца через стетоскоп. Рибель слабо повилял хвостом. Ритм ударов его сердца при виде мыши не изменился ни на йоту. Создавалось впечатление, будто в груди Рибеля работает на малых оборотах машина, какой-нибудь механический насос, который не останавливается ни днем ни ночью и не повышает своего напора ни при каких обстоятельствах, что бы ни происходило во внешнем мире. — Сердечный ритм моего пса напоминал ритмичную работу холодной машины, живущей в полном одиночестве в кромешной тьме, не знающей ни цели, ни радости существования. Я очень любил Рибеля, но этот стук пустого сердца я сразу же возненавидел.

Потом мы с доком Лизандером вышли на крыльцо и посидели немного в тепле октябрьского вечера. Я выпил стакан кока-колы и съел кусок фирменного яблочного пирога миссис Лизандер. На докторе Лизандере был синий кардиган на золотых пуговицах; к вечеру похолодало. Сидя в кресле-качалке и глядя на золотые холмы, он сказал:

— Все это выше моего понимания, Кори. Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Никогда. Я думаю подробно описать этот случай и послать статью в журнал, хотя там мне скорее всего никто не поверит.

Сложив руки на груди, он подставил лицо последним лучам заходящего солнца.

— Рибель умер, Кори. Это медицинский факт. Я молча сидел и смотрел на дока Лизандера, медленно слизывая сладкий сироп с верхней губы.

— Рибель умер, — повторил доктор. — Наверное, тебе это непонятно, потому что это еще более непонятно мне самому. Рибель ничего не ест. И совсем не пьет воды. Его тело настолько охладилось, что в таких условиях все внутренние органы давно должны были отмереть. То, что у него бьется сердце.., это можно сравнить с магнитофонной пленкой, склеенной в кольцо и проигрывающей один и тот же фрагмент с одинаковым ударом сердца, не медленным и не быстрым, просто постоянным и неизменным при любых обстоятельствах. Неживым. Его кровь, а точнее сказать, то, что мне удалось выжать из его вен, — это сплошной яд, отрава. Он тощает день ото дня, разлагается, но при этом продолжает жить. Ты можешь это объяснить, Кори?

“Да, — ответил я про себя. — В своей молитве я прогнал от него Смерть, вот в чем все дело”.

Но я промолчал и не сказал ничего.

— Ну ладно. Тут какая-то тайна, не поддающаяся моему пониманию, — проговорил доктор Лизандер. — Из тьмы незнания мы вышли, во тьму незнания мы уйдем.