Михаил Пухов - Корабль Роботов. Ветви Большого Дома. Солнечный Ветер

Меня все уверяют, что память моя мнимая, а я все выдумал и пытаюсь выдать за происходившее. Только почему это должно быть бредом мозга робота? Или человек и фантазии его — взаимоисключения? Я даже соглашусь с лживостью своей памяти о событиях, по никогда не соглашусь с подозрениями о моем искусственном происхождении. Я — человек!.. Начать хотя бы с того, что я считаю себе не тем, за кого меня здесь принимают…

Меня нашли на заброшенном пляже тихого, унылого островка, над которым и солнце казалось таким же скучным, как и все, что на островке было, что окружало его. Шрам взлетной полосы, от края до края рассекавший надвое каменистый осколок суши. Мрачные бетонные коробки самолетных ангаров, серые казарменные блоки. И всюду камни: маленькие, средние, побольше, и все тусклого пыльного цвета. Единственными светлыми пятнами на камнях были птичьи шлепки. При желании можно было обнаружить и чахлые, убогие растеньица, сиротливо и пугливо выглядывающие из серой однообразной массы. Они будто в ссылку были направлены морем, разносящим семена по свету — кому как повезет, — но и здесь хотели жить, плели паутинки своих корней, пытаясь хоть где — нибудь выловить своими сетями крупицы земли. Но все — чуть — чуть живое и неживое — отгорожено было от моря двумя рядами колючей проволоки, и островок, казалось бы, открытый морю и всему свету со всех сторон, словно сам находился в заточении. Связь с миром была только через огромные — совершенно нелепые здесь — железные ворота с выцветшим и обветшалым бело — голубым флагом над ними. Но даже эти ворота были закрыты, и на них аршинными буквами, через обе створки, было начертано устрашающее «Стоп!» и чуть ниже — полустертая надпись: «База ВМС «Печальная вдова».

Если день, когда меня нашли, считать днем моего рождения, то я, в самом прямом смысле, родился в рубашке. Да и не только в ней: на мне была форма офицера. Но не это главное. Мне очень повезло, что на этой покинутой богом и всеми базе оставалась охрана. Старый служака, обреченный на вечное одиночество и беспробудное пьянство тяжелым ранением, полученным в пьяной драке, и за все про все награжденный сержантскими нашивками да пожизненным пенсионом — за службу на этом островке; две молодые пассии, опрометчиво, как оказалось, завербовавшиеся в армию — или монашествовать, или из — за того, что некогда были мужененавистницами, или для проведения любовных игр, как жительницы острова Лесбос, где — нибудь в скромном уединении, или по другим каким причинам, а, может, и по всем сразу, но скоро разочаровавшиеся и в военной службе, и в уединении, и друг в друге, — эта странная, но мирно сосуществующая, даже в чем — то сроднившаяся компания и являлась охраной законсервированного, в надежде на лучшие времена, военного объекта. Еще был один житель этого островка — получающий довольствие, но не включенный в штат охранников, — дряхлый, облезлый пес, которому с самого щенячьего возраста не довелось ничего и никого больше видеть, кроме камней, самолетов, людей в униформах, редких птиц, тупоумных крабов, что упрямо бегали по суше в поисках съедобного, а позже и по сегодня — кроме пустых ангаров, разящего чесночным и винным перегаром сержанта да раздражающе пахнущих девиц… Отчего — то и солнце казалось серым в тусклом небе, под которым меня нашел даже ополоумевший от удивления и счастья пес.

Я лежал на маленьком песчаном клочке прямо напротив ворот базы. Лежал и глядел в пустое небо. Легкий бриз неприятно щекотал лоб, играя прядью волос, на ноги то и дело накатывались холодные волны; какой — то настырный краб щипал меня клешнями то в один бок, то в другой — не нравилось, видно, ему мое живое, еще упругое тело, которое ему не по зубам, похоже, он ждал, когда я начну разлагаться, и все пробовал и пробовал, пе начал ли я протухать.

Сержант напрасно пытался уверить меня, будто я был без сознания, когда он пришел на пляж по лаю собаки. Нет, докучливый краб начал опекать меня много раньше, чем я увидел удивленную морду пса, услышал его лай. И уж потом пришел сержант со своими подчиненными. Он что — то говорил мне, о чем — то спрашивали женщины. Потом они втроем громко спорили, а сержант пытался влить мне в рот спиртное, которое сушило и обжигало мне губы, щеки, шею… Я все слышал, но ничего не понимал…

Я все узнавал. И то, что видел, что слышал, но в то же время не знал, как все это называется. Образы, образы, одни только образы… Небо. Я видел его восходящую безбрежность. А когда оно замутилось маревом от испарений моря, мне показалось, будто это туман, которому наскучило стлаться по низинам, решил долететь до самого солнца. Песок. Я чувствовал всем телом его приятное тепло, ощущал пальцами его зернистость и мягкую гладь. Ветерок с моря. Он нежно касался меня прохладными, с влажинкой, струйками, и я не сердился на него за то, что он запутался в волосах… Люди в военной униформе. Их внимательные, сосредоточенные лица, пытливые взгляды, чего — то ждущие от меня. Собака. В наклоне ее головы, в глазах, на морде я видел удивление и немой вопрос: «А это что еще за зверь?..» Даже то, что людей было трое и из них — две молодые женщины; один неухоженный пес, — я знал, хотя количественная оценка, вернее, понятие числительных стало мне известно много позднее.