— А как твои дела?
У Георгия было много новостей. По чьей-то подметной жалобе в институт приезжала комиссия, которая открыла странный факт: за два последних десятилетия научное учреждение не родило ни одной полезной для общества научной идеи. Институт растревожен сейчас, как муравейник. На заседаниях и советах ищут виновных и причины ученой инертности. За пребывание на острове ректор поставил Георгию приказом прогул, и теперь он бегает по юридическим инстанциям, чтобы нейтрализовать действие приказа, так как, по слухам, ожидается геркулесовская перетряска института, и факт прогула может повлиять отрицательно на судьбу Георгия. Кроме неприятного у Георгия была и отрадная новость. Еще до пребывания на острове манекенов у него родилась идея — написать трактат о древних мыслителях, которые осуждали войну и воспевали вечный мир на Земле. Это: Гомер, Эразм Роттердамский, Себастьян Франк, Эммануил Кант и директор Царскосельского лицея Василий Малиновский. Но если раньше ректор никак не поддерживал Георгия в этом деле, то сейчас он настаивает, чтобы молодой философ немедленно занялся созданием трактата, и обещал ему самую твердую поддержку.
— А Гегель? Ты не забыл про Гегеля? — Юрий напомнил ему о любимом мыслителе.
— Гегель? Нет, — ответил Георгий. — Гегель считал, что войны объединяют нации, а эта концепция сегодня устарела. В наш ядерный век человечеству нужны идеи абсолютного мира без оправдания войны между классами, нациями, верованиями. Мир хрупок, а война слишком опасна! Любой, самый малый конфликт приведет сегодня к всеобщей катастрофе…
— Послушай, а как же с островом? Ведь мы дали клятву, что расскажем о делах, которые там творятся. Обещали собрать экспедицию и разыскать остров манекенов! — напомнил другу Юрий о клятве друзей на острове.
— Понимаешь, старик, — начал пространно рассуждать Георгий. — Остров с его электронной цивилизацией, — это обычная технология века, локальное явление вульгаризированного мышления общества, некий рудимент глобального страха перед всеобщей катастрофой… Сама по себе технология менее опасна для человечества, чем авария на АЭС.
— А если нет?! — перебил его Юрий.
— Подожди, не перебивай. Дослушай до конца, — спокойно осадил его философ. — Вникни в суть, что я скажу. Мы переживаем век, в котором вульгарно все: наше мышление, язык общения, отношение к природе, к памяти предков. Литература, музыка — все, что породил наш вульгарный век… Технология, кстати, тоже!
— А поэзия? — не удержался поэт.
— Увы, поэзия — не исключение, — вынес философ уничижительный приговор.
— Ты мелешь несусветную ерунду! — обиделся Юрий.
— Вот видишь, — заметил ему на это философ, — даже друзья в наш вульгарный век не могут поговорить без вульгаризмов! Это говорит о плохом состоянии нашей нравственности. Чтобы двигаться вперед, к всеобщему счастью, нам надо разбудить и возвысить разум! Сон разума порождает чудовищ! Ты как поэт, выражающий дух времени, должен…
Георгий долго толковал ему что-то о новом мышлении, пересмотре концепций, которые бурлили в голове философа. Идеи философа были фантастичны по своей глобальности, слишком очевидны по вероятности, но и досталось в его суждениях таким человеческим порокам, как ложь, демагогия, страх. Юрий слушал его, не перебивая, в каком-то завороженном внимании и очнулся, когда Георгий внезапно спросил:
— Ты знаешь: Орест женился?
— Не-е-ет… — удивленно протянул Юрий. Работая над своей книгой, он как-то отошел от мысли о друзьях, их житейских заботах.
— Тогда навести его! Привет! — И Георгий отключился. Юрий, словно его приморозили, несколько мгновений постоял у телефона с зажатой в руке трубкой, в которой звучали прерывистые сигналы отбоя.
Звонить Оресту он не стал: композитор отключал звонок телефона, считая, что телефон мешает творчеству, и тот работал у него только в одном, исходящем направлении. Поэтому на следующий день, возвращаясь от редактора с новыми замечаниями для своей книги, он направился к другу визитером.
На звонок дверь открыл Орест. Юрий сразу отметил в нем перемену как внешнюю, так и внутреннюю. Солидность в осанке, сосредоточенность во взгляде. Даже лысина блестела как-то солидно и важно, по-министерски. Но самым вопиющим контрастом тому, что в нем появилось, был джинсовый костюм. Он-то более всего и удивил Юрия, потому как Орест раньше не терпел никакой джинсовости, в чем бы она ни проявлялась, считая ее происками западных вылазок на наш быт.
Читать дальше