Владислав Крапивин: Прыгалка

Ребята возмущённо и сбивчиво закричали вслед. Громче и отчётливее всех прозвучал голос Матвейки Кудряша:

— Отпустите! Он же герой! Даже дважды герой!..

— А вот зараз будет трижды, — пообещала тётка, увлекая племянника в дом.

Сразу же из открытого окна донеслись визги и вопли:

— Пусти! Уй-я! Не крути! А-а-а!.. Я больше не буду! Тётечка, хватит!.. Ой, милая тётечка, прости!..

Матвейка выдернул из кармана рогатку. Не такую мощную, как у Икиры, но все же дальнобойную.

— Щас я сделаю ей звон, как на пожарном учении…

Рядом с открытым окном было другое, с прикрытыми створками. На него и нацелился Кудряш.

— Не надо, хуже будет, — испугалась круглая Галка.

— Не будет. Стекла зазвенят, тётка обкакается, Кранец сбежит…

Но Кранец сбежал до выстрела. Выскочил из открытого окна, погрозил ему кулаком и встал, прижимая уши к щекам. Галка и Славка подбежали, встали рядом утешать. Глаза у Кранца были мокрые. Подошёл Пек. Потрепал беднягу по белым от солнца вихрам:

— Древний мудрец Соломон говорил: «Все проходит…»

— Я ей дракончика подпущу в корыто… — всхлипнул Кранец.

Все одобрительно молчали. Рыбка-дракончик в корыте — правильная месть…

Слон, который опоздал к событиям и подошёл только теперь, сказал полные горькой правды слова. То ли свои, то ли из какой-то книжки:

— Даже герои беззащитны перед несправедливостью судьбы…

Эти слова Пек вставил в последний эпизод повести, которую закончил через две недели.

Приехал отец. Саблю он не привёз и был даже без формы, в своей потёртой куртке и джинсах. Ну и не надо никакой сабли! Главное, что вот он, под родной крышей…

Марко вспомнил младенческие годы, повис у отца на шее, потёрся щекой об отросшую щетинку. Согнул исцарапанные и побитые ноги, поболтал ими в воздухе.

— Я там каждый день про тебя думал, — сказал ему в ухо отец.

«Я про тебя тоже», — чуть не ответил Марко. Но Икира, который никогда не врал, словно глянул издалека лиловыми глазами: «Ведь не каждый…» И Марко сказал другое:

— Здесь было столько всего… всякого… Я тебе расскажу.

Сколько было «всякого», подробно изложил в повести «Неистребимое солнце» Никанор Кротов-Забуданский, он же Пекарь или Пек.

Он был талант — и по живости литературного стиля, и по быстроте написания. Прошло всего полмесяца после ухода крейсера, а повесть была уже готова.

Читали в хижине у Марко. Вернее читал Пек, а остальные слушали. На улицах посёлка и на берегах был солнцепёк. А здесь — прохладно, Потому что Марко отыскал на чердаке и с отцовской помощью починил большущий, похожий на корабельный винт, вентилятор. Жестяные лопасти гоняли по хижине ветер, он лохматил волосы и, кажется, досадовал, что нельзя трепать листы рукописи — «рукопись» пряталась в ноутбуке.

Народ слушал, приоткрыв рты. Лишь Марко привычно вытягивал губы в трубочку, и тогда Женя щелкала по ним пальцем: отвыкай от детской привычки.

В повести было про все, что случилось в этих местах весной и летом: и про крейсер, и про девочку Прыгалку, и про Володю, и про телескоп, и про обстрелы, и про ребячьи игры, и… про вечернюю грусть, которая иногда приходила к шестикласснику, вернувшемуся из столицы. Нет, Пек не написал про девочку Юнку прямо. Но было здесь загадочное письмо и похожая на холодный ветерок печаль… Женька опять щелкала брата по губам…

Встречались в повести и всякие размышления. То история о том, как в разных краях появились и стали очень важными для ребят джольчики (ольчики, оло, холо, оловяшки, нолики). То рассуждения о конструкциях воздушных змеев и сходстве их с парусными судами. То о понимании, что каждый человек всегда — частичка своей земли. То о параллельных мирах, из которых иногда приходят к нам полупрозрачные гости. То о природе удивительных земных существ, которые называются «девочки и мальчики» и в некоторых людях живут до старости. То о нарушениях в развитии Вселенной, заставляющих людей не строить, а воевать. То о свойствах солнечного света и тепле человеческих рук… Рассуждения были не длинными и вовсе не скучными. Они казались частью событий. А события то вытягивались в причудливую цепочку, то прыгали друг за дружкой, будто ступеньки спиральной лесенки. Пек объяснил, что это называется «сюжет».

Многое в сюжете было известно и знакомо. Но Пек рассказывал о событиях так, что все видели их по-новому. Словно через выпуклую линзу или разноцветные стекла: то апельсиновые, словно вечернее солнце или волосы незнакомой девочки; то бледно-зелёные, как лунное небо; то бирюзовые, как даль залива; то изумрудные, как пласты морской воды, сквозь которые легко разглядеть со скалы поросшие водорослями камни, полупрозрачных ленивых медуз, деловитых крабов, серебристых ставрид и снующих в подводной чаще морских коньков…