Владислав Крапивин - Прыгалка

— Дружище, у меня великая просьба. Не разрешишь ли ты поставить свой инструмент в школе до конца учебного года? У десятиклассников курс по астрономии, а наш древний рефрактор готов рассыпаться от случайного чиханья… А?

Ну, что было делать?

— Ладно… Только чтобы я мог приходить и смотреть когда хочу. И наши ребята с Маячной…

— О чем разговор! Я дам ключ…

Телескоп установили в угловой комнатке на верхнем этаже (там хранились пыльные птичьи чучела, продавленные глобусы и рулоны старых карт). Окна выходили на восток и на юг. Луна неторопливо прокатывалась над невысокими крышами и тополями, цеплялась на полпути (будто корабль днищем) за камни на верхушке Фонарного холма. Огненными каплями горели Венера и Юпитер…

Можно было сидеть у телескопа до ночи. В одиночку или с ребятами… Весенние вечера были уже тёплые. Всё громче трещали цикады…

Юнка так и не позвонила. Ну, понятное дело. Наверно, письмо получила не сразу, а потом оказалась оборвана связь. Неизвестно до каких времён. Потому что началось…

Марко перелистал в памяти воспоминания о зимних и весенних днях, пальцем погладил на медали морского конька и опустил медаль в правый карман. Ноги стонали, но надо было двигаться дальше. Марко встал.

Наверно со стороны — с моря, с крейсера — он виделся беззаботным пацаном, который развлекается на скалах: ищет чего-то или прячется от друзей, играющих в пиратов или аргонавтов. Дело обыкновенное, здесь играли во все времена.

Знакомый всем ребятам журналист и бродяга Пек — он поселился весной у деда и бабки Тарасенковых — недавно прочитал Марко, Слону и маленькому Икире стихи. Встретил их на улице, рассказал последние новости, которые поймал в эфире своим хитрым приёмником, заметил, что «регент и светловельможный гетман окончательно спятили» и вдруг жизнерадостно добавил:

— Однако жизнь продолжается, юные друзья!.. Как мне известно, Птеромодуса вы наконец запустили?

Птеромодус — это был громоздкий воздушный змей, которого ребята несколько дней пытались поднять в воздух со склона Фонарного холма.

— Да, вчера вечером удалось, — подтвердил Икира. — Видели?

— Я наблюдал за этим действом в свой бинокль… И знаете, какие строчки мне вспомнились?

Слон, Икира и Марко вопросительно молчали. Худой, как весло, Пек прислонился к плетню и тряхнул белыми растрёпанными волосами.

— Ну и так далее. Стихи длинные. А кончаются вот чем:

Марко, будто наяву, увидел опять залитый закатом склон и трепещущее сооружение из разноцветной бумаги и реек. И услыхал торжествующие крики: «Пошёл, пошёл!.. Ура!»

А Слон спросил у Пека:

— Это ты сочинил?

— Это сочинил давний поэт по фамилии Луговской. А я не пишу стихов, я прозаик… Обратите внимание, какие точные строчки про царства и про детство! В самом деле, пропадут из памяти десятки императоров, регентов, президентов, гетманов и премьеров, а вот этого разноцветного Птеромодуса люди будут помнить сотни лет…

— Его-то почему? — осторожно спросил Марко.

— Потому что я веду летопись здешних событий, на основе которой напишу роман под названием «Неистребимое солнце». Мне, разумеется, дадут за него Нобелевскую премию, он войдёт в анналы мировой классики…

— Во что войдёт? — переспросил Икира.

— В список самых знаменитых книг, — разъяснил третьекласснику Слон.

— Да! Таких, как «Дон Кихот», «Война и мир» и «Буратино», — уточнил Пек. Никогда нельзя было понять: дурачится он или говорит всерьёз?

— И мы в этом романе тоже будем? — доверчиво спросил Икира.

— Ну, разумеется! — Пек подхватил его, вскинул над головой и покрутил. Икира был рад, но визжать не стал, он всегда сохранял достоинство.

…«Мальчики играют на горе. Только б не сломали себе шею…». С этой мыслью Марко двинулся дальше… А в самом деле, видят его с крейсера? Ведь наверняка пялятся на берег в свои дальномеры…

Правительство НЮШа купила эту суровую на вид посудину то ли у Боливии, то ли у Аргентины. Возраст ржавой «грозы океанов» был музейный, зато и стоимость невелика — по цене металлолома. Крейсер отмыли, заново покрасили, добавили к орудиям прежней эпохи ракетную установку (тоже не новую) и объявили его флагманом нюшских военно-морских сил. Дали имя «Полковник Дума». Имелся в запасе у послушных историков такой персонаж трёхсотлетней давности. В прежние годы он считался личностью темной, замешанной в разбойных делах, но недавно был «почищен от пыли», «вытащен на свет» и объявлен борцом за независимость. (В Лицее даже висел его портрет рядом с настоящими знаменитостями).