Джанет Каган - «Если», 2001 № 01

Проснулся я от грохота. Это сверзился с полки Вовка.

Он сидел на полу, скрючив ноги, трогая макушку и колено. Смотрел на меня виновато. Книжка валялась рядом. Проснувшаяся тетушка охала и назидательно причитала:

— Я же говорила, мальчикам не следует спать на верхних полках.

— Ништяк, — интеллигентно отозвался племянник Вова.

— Не смей говорить глупые слова! Где у тебя болит?

Вовка храбро сказал, что нигде. Он оказался совершенно цел — это выяснилось после осмотра и тетушкиных ощупываний. Пассажир-бухгалтер молча наблюдал сверху за суетой и кавардаком. Кавардак был немалый. Падая, Вовка зацепил столик и обрушил с него все, что там было: сверток с пирожками, тетушкину сумочку, стаканы, салфетки. Разгрохал бутылку с недопитым молоком (и как не изрезался?).

Мы стали наводить порядок. И здесь я совершил поступок, при воспоминании о котором до сих пор дышу виновато, как пойманный в чужом саду пацаненок. Я незаметно от всех ухватил вывалившийся из свертка пирожок и сунул под фуфайку спортивного костюма.

Потом я отнес к мусорному ящику осколки и клочья бумаги и там, в гулком тамбуре, торопливо сжевал благословенный пирожок. Он был, конечно, «слону дробина», но все-таки…

Чтобы не выдать себя смачным облизыванием, сразу не пошел в купе, а встал в коридоре у окна. Вскоре вышел Вовка. Приткнулся рядом, надавил мой бок локтем, словно требовал подвинуться, хотя места было — целый вагон. Я, и правда, подвинулся, а он протянул мне в ладонях салфетку с двумя пирожками, вареным яйцом и разрезанным посоленным огурцом.

— Ешь. Ты ведь не поужинал, а сейчас вагон-ресторан закрыт…

Было три часа ночи.

Я не стал теперь деликатничать. Разом запихал в рот полпирожка и пол-огурца. И сквозь шумное жевание, сказал Вовке, что у него благородная рыцарская душа и добрейшее сердце.

— Ага, — скромно согласился он и хихикнул. А мне вдруг стало понятно: Вовка отлично видел, как я увел пирожок. Но неловкости я не испытал, как не испытал бы ее перед братом Олежкой.

— А с книгой-то как? Дочитал?

Он опять сказал «ага». И добавил:

— Ух и замечательная. Только конец маленько печальный…

— Ты не рассказывай, а то будет не интересно…

И мы пошли спать.

Утро было серое и неуютное. Перед Казанью тетушка заставила Вовку обрядиться в обвисший, похожий на сизое вязаное платьице свитер. А еще он насадил на вихры серый беретик — такие совсем недавно были придуманы Минпросом вместе с новой школьной формой. Надел рюкзачок, взял пухлый баул. Я вынес на платформу увесистый тетушкин чемодан.

Мы попрощались коротко, даже суховато (может, она знала про пирожок?). Потом я вернулся в вагонный коридор и привычно встал у окна. Вовка и тетушка шли вдоль вагона. Вовка вдруг остановился, глянул на меня снизу вверх и помахал у плеча ладонью. Я тоже помахал. Тетушка что-то досадливо сказала племяннику. Наверно, чтобы не стоял в луже. Но он все равно стоял своими стоптанными сандалетками посреди водяного зеркальца, оставшегося от ночного дождика. И смотрел без улыбки. Наверно, ему стало немного грустно (мне тоже). Чтобы отогнать грусть, он дурашливо отдал честь — вскинул прямые пальцы к берету. Потом по-строевому повернулся направо и твердо зашагал коричневыми журавлиными ногами прочь от всполошившейся тети. От сандалий потянулась за ним цепочка отчетливых следов…

Я еще раз (мысленно) помахал Вовке вслед. И с этой минуты у меня началась полоса удач.

Вернувшись в купе (где по-прежнему посапывал во сне «бухгалтер»), я полез в свой чемодан за бритвой и там, под нестиранными рубахами обнаружил сложенные вчетверо пятерку и рубль. Потом после завтрака из кефира и булок я три часа читал «Страну багровых туч». Читал и видел все, что там происходит (вот оно, великое мастерство Стругацких, отличие их от множества других авторов). Причем видел это я не только своими, но будто бы и Вовкиными глазами, потому что порой казалось, что он, как вчера, дышит рядом.

Но он-то прочитал книжку раньше, а я теперь шел как бы следом за ним.

Подумав про это «следом», я вспомнил четкие следы Вовкиных сандалий на сером асфальте и понял, что в памяти у меня они отпечатались навсегда.

Так и случилось. Великое число людей потом встречал я в жизни, в том числе и всяких знаменитых, но память о многих стерлась начисто, а вот случайного попутчика Вовку запомнил навсегда… Хотя почему случайного? Потому что никогда больше не встретились? Но зато именно его я видел перед собой, когда писал свою первую фантастическую повесть о мальчике Наале, который отчаянно ждет из космоса брата.