Светослав Николов - Вергилий и вода

Светослав Николов

ВЕРГИЛИЙ И ВОДА

перевод с болгарского Людмила Родригес

"Во время землекопных работ на автомагистрали "Хемус" был открыт ценный археологический памятник поздней римской культуры. Предполагается, что находка относится ко второй половине V века н.э. Расшифровка надписей

продолжается"

Из печати.

I.

...и в звездном пепле я чувствую иногда, что я - это не я.

Ночь порождает во мне странные мысли, но, как злая свекровь, прячет сосуд с волшебным зельем. Луна - ламия[Ламии - красивые призрачные существа в римской мифологии, подобные вампирам. Примечание реставратора] с желтой кровью, когда обнажена и неразумна в желаниях, нежно призывает меня в свои ядовитые объятия, но, насытившись мной, убирает острые ногти и, довольная, засыпает, так и не выдав своей тайны. И что мне тогда остается, кроме как смотреть на звезды?

И, глядя, я понимаю, что они совсем не так уж недостижимы и далеки, как стараются выглядеть. Ты, что следишь сейчас за неуклюжим, как ослиный шаг, ходом моих мыслей, не заметил ли ты, что звезды не стоят на одном месте? Я лежу на спине, а они повисают надо мной подобно мелким монетам, не то золотым, не то серебряным. Я вижу адский огонь, пожирающий их и тут же затухающий, поглощенный, в свою очередь, еще более сильным холодом, царящим между звезд. И вот они уже не только наверху, а повсюду, а точнее, я сам где-то среди них, в трюме какой-то галеры; на голове у меня начищенный до блеска бронзовый шлем, округлый и без отверстий для воздуха.

Перед моими глазами, устремленными к звездам - закаленный в пламени кусок кристалла, настолько прозрачный, что, наверное, он был отшлифован ардийским песком. Но удивительнее всего то, что в галере я не один - около меня другие люди, одетые, как и я сам, в сине-зеленые одежды, без означения пола, рода и сословия. Одежды эти легки, как пух, и прочны как сарсинские кольчуги. Люди спят или разговаривают, но, в целом, бездействуют в ожидании неведомо чего, а галера висит среди звезд и не падает, и только дрожь иногда сковывает наши сердца. Но вдруг все исчезает как тень на воде, звезды, отнесенные вихрем, летят обратно на небосвод, и после них остаются только следы их собственного пепла, который постепенно покрывает меня целиком и оседает на глазах, не обжигая их.

И в этом звездном пепле я ощущаю иногда, что я - это не я...

Эта загадка призывает меня к путешествию, вдруг где-то там, в пути, блеснет светлый лик истины.

Страсть моя коварна как отвар мандрагоры. Она опьянила меня до такой степени, что я даже не имею еще постоянной крыши над головой, сплю, где попало - иногда вблизи зловещих притонов эриний, вакханок и гарпий. Я не завел себе ни жены, ни верных друзей, ни хорошей службы, и даже воспоминания мои стали похожи на развалившиеся от бродяжничества сандалии.

И если какой-нибудь достойный муж подойдет и спросит, откуда я родом, кто создал меня, и где в первый раз я увидел белый свет, мне не ответить на ни один из этих вопросов. Потому-то я и взял мраморную плитку и твердый резец из прошедшего огонь и воду металла.

Трудно долбить мрамор и тяжело носить его в суме, но камень запоминает лучше пергамента и человека.

Я шел из Рима по восточной дороге, когда меня нагнал гонец на муле и спросил:

- Это ты поэт Вергилий?

- Да, - ответил я. - Так меня называют.

- Сверни с пути и следуй за мной, - приказал гонец.

- Сам цензор Аппий Клавдий Красе желает слушать твои словоизлияния.

Мы пошли по горным дорогам и, когда оказались наверху, перед моими глазами открылась величественная панорама строительства. Так я увидел воздвижение первого римского акведукта, который по завершении имел длину 11 миль и 190 двойных шагов. Цензор лично руководил строительством. Он любезно пригласил меня в свой шатер и дал глиняный кувшин с кристальночистой водой, чтобы я пришел в себя после крутых дорог, а потом пожелал услышать некоторые из моих стихотворений. Но он не удовлетворился одним или двумя, так я около часа декламировал свои нескладные творения, которые, между прочим, и сочинял только затем, чтобы сделать свою изнурительную бродяжническую жизнь приятнее, а дороги короче. И когда я закончил, сам цензор и великий гражданин Рима предложил мне остаться здесь, чтобы воспеть его грандиозное дело и обессмертить тем самым и его, и себя. Он приказал дать мне кров, еду и рабов. От последних я отказался и, положив руки на грудь, поклонился ему. Так надолго прекратились мои скитания по городам и весям и началось мое самое удивительное приключение во времени.