Дмитрий Биленкин - Неумолимый перст судьбы

- Шепнула знакомая продавщица в автобусе. Говорят, только мужские костюмы. Сбегать, что ли, в обед...

- А джерси есть? - через голову Андрея Семеновича осведомилась заведующая.

"Две слабые женщины, - с тоской подумал Миловидов. - И до милиционера на перекрестке целый квартал".

- ...Верно, Андрей Семенович?

- А?

- Что-то вы бледненький, голубчик. Нездоровится?

- Нет, нет, все в порядке.

- Вот я и считаю, что серый костюм был бы вам более к лицу.

- Разве?

Андрей Семенович посмотрел на потертые лацканы своего пиджака и вдруг явственно, как в кошмаре, представил на месте кармашка расползающееся пятно крови. В передаче ничего не говорилось о жертвах, но это не значило, что их не было!

Десятка выпала из пальцев и скользнула на пол, чего с Андреем Семеновичем давно не случалось. К счастью, контролершу отвлекли, и она забыла о своем вопросе.

Андрей Семенович уже ни о чем не думал, кроме как о своей возможной смерти. Его сберкассу никогда не грабили, такого в городе вообще не случалось вот уже десяток лет, но Миловидов знал точно, что жертвы при нападении бывают, и чаще всего кассиры. А что он мог сделать?

Однако до его сознания постепенно дошло, что как бы там ни было с изменяемостью будущего, стрельба вещь не обязательная, коль скоро о ней нет ничего в той передаче. Значит, в этих пределах он все-таки может варьировать свою судьбу.

Логика не безупречна, но когда над человеком нависла неотвратимая угроза, ему не до логики. Странно, теперь он ничуть не сомневался, что передача действительно шла из будущего. Впрочем, тут нет ничего особо странного: Андрей Семенович свято верил тому, что говорят и пишут, а многочисленные научно-популярные статьи давно убедили его, что наука все может.

Чем ближе стрелка часов пододвигалась к полудню, тем сильней становился охвативший Андрея Семеновича страх. Это был уже не тот страх, когда мысль лихорадочно, но четко ищет выхода, а страх животный, когда все холодеет внутри и хочется бежать, куда подсказывает инстинкт. В передаче было сказано, что ограбление произошло около полудня, а сейчас было около одиннадцати.

Это случится через час. Может быть, раньше...

- Меня вызывают на совещание, - кладя трубку, сказала заведующая. Ничего, посетителей сейчас мало, вы уж как-нибудь без меня... К двум вернусь.

- Полина Филипповна! - спросила контролерша. - А как быть, если придут со взносами?

- Возьми это на себя, милочка. Что тут особенного, не первый раз.

- Вечно у нее эти совещания, а ты отдувайся, - проворчала контролерша, когда за Полиной Филипповной захлопнулась дверь.

От Андрея Семеновича она явно ждала сочувствия, и тот ей всегда его оказывал, это уже стало механической, вроде чистки зубов, привычкой. Он и сейчас выдавил из себя сочувственное "гм!".

Половина двенадцатого. Андрей Семенович давно избавился от интереса к людям, которые подходили к его окошку. Руки, в поле его внимания обычно находились руки, которые протягивали, давали, брали. Порой, когда было совсем уж некогда или перед закрытием, он сердился, если руки мешкали, клали деньги далеко от края, так, что за ними приходилось тянуться. Но в спокойные минуты он иногда развлекал себя подсчетом, у скольких людей грязные ногти. Еще он классифицировал руки по тому, как они относятся к деньгам, - берут мертвой хваткой, или нежно, или безразлично, или пренебрежительно. Вообще к рукам, которые брали, он относился с неприязнью, потому что им приходилось передавать деньги. У этой неприязни были причины. Как-никак от увеличения или уменьшения вкладов зависел план и, следовательно, премиальные. Но даже не это было главным. Андрей Семенович любил деньги, как столяр любит свой инструмент, шофер свою машину, писатель свою авторучку. Поэтому ему были приятны руки, которые давали, и он сочувствовал им, когда они расставались с деньгами; многие из них бессознательно задерживались на едва уловимые доли секунды, - этот миг для Андрея Семеновича был красноречивой поэмой. И раскладывать, разглаживать мятые купюры он тоже любил, словно причесывал чьих-то замурзанных ребятишек.

Но сейчас он глядел на деньги с ужасом. Это было вероломством с их стороны - подвергать его жизнь опасности. Да, вероломством! Он никому не сделал ничего плохого, он всегда вел себя тихо, так почему же? За что?

Жизнь кассира полна скрытых волнений, ибо он отвечает за каждый попавший в его руки денежный знак, и ошибка в расчете чревата далеко идущими последствиями. Андрей Семенович не мог сознаться в этом даже самому себе, но в его душе жил постоянный и давний страх, разрушительный, как ржавчина. Страх, который он научился прятать от самого себя. Страх, а в результате трепет перед параграфом и инструкцией, желание, чтобы их было как можно больше, потому что они ограничивали свободу его поступков и, следовательно, уменьшали возможность допущенной им самим ошибки, хотя это, конечно, был чистый самообман. Весь образ его поведения сложился и застыл под воздействием этого страха, и сейчас Андрей Семенович чувствовал себя голым, беззащитным, поскольку ничто его не ограждало от предстоящего несчастья, - ни барьеры, ни инструкции, ни выработанные им самим правила. Возможно, так чувствовала бы себя вынутая из панциря черепаха. Знающая, что ее вынут из панциря, черепаха.