Дашук Алена - Трудная пациентка

– Если бы так, – Щёткин нервно почесал небритую щёку. – Не хочу вас огорчать, доктор, но мы не можем сейчас утверждать, что 'челноки', связанные с Землёй гравитационным полем, останутся невредимы. Мы, вообще, ничего не можем утверждать, когда дело касается иных реальностей и их законов!

– Ах, да, – вспомнил Леонид произнесённые когда-то в пылу спора Рахматовым слова. – Значит, возможно, сейчас мы увидим конец света? Во всяком случае, гибель человечества.

– Не исключено. Впрочем, незначительная часть людей находится за пределами Солнечной системы. Их крайне мало, но…

– У меня родители на Итаке, – огорчился Гера.

– У меня там жена и семья дочери, – отслеживая обратный отсчёт на таймере, произнёс Щёткин.

– А у меня родителей нет, а жёны все бывшие. Говорили, нельзя жить с человеком, который видит тебя насквозь, – усмехнулся Рушан.

Миллиметры между пурпурной сетью и круглыми боками планеты таяли. Земные нагуали, по выражению Рахматова, 'лапками не махали', и он оставил своё место у измерительных приборов.

– Пять, – прочитал с секундной графы таймера Рушан.

– Четыре, – отозвался Щёткин.

– Три, – продолжил, сжимая подлокотники кресла, Гера.

– Две, – закончил счёт Бердин.

Рахматов закрыл глаза. В следующую секунду незримые тиски сдавили пространство, в воздухе что-то взорвалось, загрохотало, обрушилось. По всем законам домена, где погибала сейчас Земля, смерть обещала быть мгновенной, однако мир всё ещё клубился вокруг тяжёлой чёрной взвесью. Видно, у беспощадного ФАГа нашёлся другой сценарий.

– Ч-т-о п-р-о-и-с-х-о-д-и-и-и-и-т?! – с усилием выдавил Рушан. Звуковые волны, казалось, втискивались в среду, точно в загустевающую смолу. Даже ударяющие в мозг вопли аварийной сирены плыли медленно, растекаясь в пространстве вязкой мутью. Красные вспышки разгорались постепенно. Проступали из темноты, точно с трудом пробивались сквозь неё, и так же лениво гасли. Кто-то неизрекаемый и всемогущий просматривал умирание планеты в режиме Very much very slowly.

Неподалёку на полу корчился Щёткин. Он сжимал ладонями виски и скалил зубы. Из носа у него текла густая чёрная кровь. Рахматов попытался подняться, но на плечи навалился многотонный груз, посильный разве что ушедшим в небытие Атлантам. Рушан беспомощно забарахтался на полу. Спрессованный воздух приходилось втягивать в лёгкие, как упругое желе. Он застревал в глотке, забивал дыхательное горло, боталом громадного колокола ударял в барабанные перепонки. Рахматов заметил, что, касаясь лицом ковра, оставляет на нём алые кляксы.

В воздухе всё ещё светилось трёхмерное изображение Земли. Щёткин, отняв от головы руку, указывал на транслятор. Глаза его выкатились из орбит, налились, рот открылся в безмолвном крике. Собрав последние силы, Рушан повернул голову.

Над транслятором зависло нечто бесформенное – словно мягкую, лишённую остова массу затягивало в узкую щель. Масса перетекала из голубого в охристое, вспыхивала ослепительно-алым, кипела белыми раскалёнными пузырями.

– О, Господи, – простонал Рахматов. Увиденное потрясло его больше, чем даже растянутая во времени собственная смерть.

'Пластилиновая' планета вползала в тесный просвет между сетями нагуалей. Или это трансформировались волны транслятора? Но безумствующий мировой океан, ломающиеся кости горных систем, страшные ожоги на теле Земли говорили обратное. Из-под разорванной кожи земной коры в атмосферу выстреливали гигантские фонтаны планетной 'крови' – магмы. Точно живые, ныряли и выныривали из неё обломки материков. Над Землёй клубился чёрный дым – смешанная с вулканическим пеплом атмосфера. Как мог сохраняться в этом пожарище кислород, Рахматов не понимал. Он вообще ничего не понимал. Вывернутая наизнанку реальность, дикий абсурд, параноидальный приступ мироздания…

В ушах раздался оглушительный скрежет и звон. Норовистым скакуном взбрыкнул пол бункера. Посыпались стены, оголяя титановые рёбра сверхпрочной арматуры. Рахматов потерял сознание.

Кто-то бил его по щекам. Рахматов вдохнул – воздух стал легче, податливей. Какое-то время Рушан просто наслаждался возможностью дышать. Свободно, не прилагая к тому нечеловеческих усилий. Хлопки тем временем становились всё более настойчивыми. Рахматов открыл глаза. На него смотрел осунувшийся, почерневший от копоти, седой как лунь Гера.

– Живой? – просипел он, отирая ладонью кровь, струящуюся из ушей.