Дмитрий Львов - Исход

Медленно, почти незаметно (а все-таки хорошо я смазал подшипники) платформа начинает движение. А после, набрав скорость, она несет нас по кругу; мелькают деревья, чьи-то лица, мелькает хозяин у столба с рубильником. Мы мчим! Но вот уже двигатель выключается, и карусель, несколько раз по инерции обернувшись, замедляет ход и останавливается.

Перевожу глаза на мальчишку. Его лицо совсем белое, и на лбу блестят капельки пота. Он пытается встать, но тут же падает обратно.

— Что с тобой? — кричу я ему.

— Голова кружится, — раздается в ответ едва слышный шепот.

Вот ведь незадача. Беру своего маленького попутчика на руки, несу в сторону, в тень и усаживаю на первую попавшуюся скамейку. Глаза мальчишки закрыты, он тяжело дышит. Делать нечего, сажусь рядом и жду. Проходит несколько минут, дыхание становится ровнее, глаза открываются.

— Ну как ты? — спрашиваю.

— Уже лучше. Спасибо.

— Что ж не сказал, что тебя на карусели укачивает?

— Я не знал. Простите. Я в первый раз, — он встает и движется прочь. Будь у него силы, он бы побежал.

Ругаю себя последними словами и спешу следом.

— Постой, — говорю. — Ты мороженого хочешь?

Он молчит и замедляет шаги.

Новая мысль приходит мне в голову.

— Ты когда ел в последний раз?

— Утром, — отвечает он, и я понимаю, что врет, что не ел он уже дня два, не меньше. Понимаю и беру его за плечо.

— Пойдем-ка со мной.

Чувствую слабую попытку сопротивления и говорю:

— Не бойся. Сейчас мы где-нибудь поедим. Вместе.

У уличной торговки покупаю пирожки и два больших яблока. С этой добычей мы снова идем в парк, садимся на скамейку, я делю еду на две части, и начинается пир. Однако силы неравны — я доедаю второй пирожок, а у моего компаньона уже все чисто. Протягиваю ему свое яблоко. Он отчаянно крутит головой, отказываясь от добавки, но я беру его руку и вкладываю в ладошку яблоко.

Наконец с едой покончено.

— Зовут-то тебя как? — догадываюсь я наконец спросить мальчишку.

— Казик, — отвечает он быстро.

— Значит Казимир. Красивое имя. И где ты живешь, Казимир?

— Нигде, — шепчет он, и глаза его наполняются страхом.

Я молчу. Если мальчишка захочет, он и сам все расскажет. Наконец он решается:

— Я из приюта, — сказавши так, Казик сползает к краю скамейки, готовый рвануть прочь.

Молчу. Смотрю в сторону и молчу.

— Я оттуда сбежал. — слышу его голос. — Там дерутся…

Перевожу на него взгляд. Да, драчун из мальчишки никакой.

— У тебя есть кто-нибудь в Варшаве?

— Не знаю, — простодушно отвечает он.

Значит, никого. Дернул же меня черт покататься на карусели.

Мальчишка встает.

— Так я пойду, — трудно понять, вопрос это или утверждение.

Во всяком случае я молчу. Он поворачивается и уходит. Впервые за многие годы я чувствую ненависть к своей профессии. Сижу на скамейке и смотрю ему вслед. Он уходит все дальше и дальше.

Что-то заставляет меня подняться и поспешить за ним.

— Постой, — говорю я, догнав его. — Давай погуляем вместе. Тебе, я вижу, торопиться некуда, да и я не спешу..

Он доверчиво протягивает мне руку.

Мы бродим по улицам Старо Място и по-прежнему молчим. Не знаю, о чем думает мой спутник, мои же мысли кружатся вокруг него. Можно, конечно, дать пареньку денег. Они мне совершенно не нужны. Но деньги отберут, да еще и побьют в придачу. Можно повести его к пану Вольдемару и заплатить вперед за еду и кров, но это тоже не выход — денег хватит только на месяц. Конечно, можно заплатить золотом — этого добра у меня сколько угодно, но начнутся расспросы — откуда у бедняка золото? — и дело запахнет полицией. Впрочем, какая полиция, со вздохом думаю я: через месяц здесь от полиции, по крайней мере польской, и следа не останется…

Отец вытащил меня из ада потому что имел на это специальное задание — набрать группу мальчишек для Интерната. Насколько мне известно, в ближайшие полсотни лет нового набора не будет.

Начинает темнеть. Близится ночь. Близится мой уход. Самое большее, что я могу — это остаться еще на пару дней, в крайнем случае на неделю. Это будет нарушение инструкции, но я сегодня уже умудрился нарушить их с десяток, а кроме того все они вдруг стали мне совершенно безразличны. Беда в другом: отсрочка моего Ухода ничего не даст.

Мы меняем направление и вновь движемся к парку. Там уже смолкает музыка, кончается веселье…

Я прожил на свете более трехсот лет. Для Земли срок огромный, по меркам Базы — немного. Бродил по планетам. Каждая из них оставила след в моей памяти. Мой мозг, обученный и натасканный специалистами Интерната, работал подчас на пределе, душа же дремала. Она дремала, а я ее не будил. Мне это было ни к чему. Миры проходили передо мной, как кадры непонятных фильмов, начала которых я не застал, а конец был неинтересен.