Александр Усовский - Книги лжепророков

Чудны дела твои, Господи…

Одиссей, покачав головой, вышел со стоянки, что рядом с тоннелем под Инсбрукер-плац, и неторопливым шагом направился к станции метро. Сдурели они тут все, что ли? Парковщик, вместо того, чтобы, как добропорядочный немец, взять у него деньги за паркинг и выдать квиток — быстрым рывком поднял шлагбаум, впустил машину Одиссея на полупустую площадку, и тут же умчался в свою будку. Ни денег, ни квитанции…. Вообще, в Германии ли он?

Сегодня утром переезжал границу — и ничего подобного не было в зародыше. Немцы дотошно проверили ближний и дальний, ручник, наличие аптечки — но в свой Фатерланд его древнюю "копейку" всё же пропустили, про себя, наверное, поражаясь любви русских к своим антикварным автомобилям. Все процессы на границе — таможенный досмотр, пограничный, полицейский — прошли добротно, неспешно, фундаментально; в общем, по-немецки. А стоило ему въехать в Берлин — мир рухнул. Лишь только он успел проехать под железнодорожным мостом, нависающим над Саксендамм, по которой он, не спеша, катил в центр города — как справа, с Науманн-штрассе, ему наперерез, прямо на красный свет светофора, вылетел какой-то шальной "опель" — и помчался из города; Одиссей лишь в последнюю секунду успел уклониться от удара. Ни хрена ж себе День усекновения главы Иоанна Предтечи! Тут, с такими шумахерами, как бы свою голову не потерять…

Мелькнувший слева, почти невидимый за двумя капитальными мостами, вокзал Шёнеберг, тем не менее, успешно выполнил роль ориентира — и сразу же за ним Одиссей на светофоре свернул влево, на Эберс-штрассе, в конце которой и нашёл уютную стоянку для своей "жигулички", с диковатым парковщиком, демонстративно манкирующим своими служебными обязанностями. Ладно, дальше — пешком; тем более — идти тут буквально пару сотен шагов: нырнуть в подземный переход, пройти сто метров по гулким бетонным тоннелям — и выбраться, наконец, на Мартин-Лютер-штрассе. К которой он шёл все последние девять лет…

Так, вот эта улица, вот этот дом…. Улица — в наличии. Где у нас дом номер девяносто два? Судя по номерам на ближайших к нему, типично буржуазных домах, явно постройки конца позапрошлого века — где-то метрах в семистах впереди. Что ж, пройдёмся, время у нас есть…

Что-то не нравятся ему лица встречных прохожих! Определённо не нравятся…. Какие-то взбалмошные, растерянные, пуганные; такое чувство, что за Одером опять — густые скопища русских танков, своими соляровыми выхлопами затеняющие солнце, что там, перед своим решающим прыжком на Берлин, вновь затаились войска Первого Белорусского фронта, чтобы, внезапно ударив, за двенадцать дней ожесточённых боёв в очередной раз взять столицу рейха. Ей Богу! Видок у здешних аборигенов именно такой, будто ждут они с минуты на минуту конца света. Что-то не то твориться с берлинцами — и особенно с берлинками…

Ладно, зайдём-ка мы в бар, выпьем чего-нибудь бодрящего. Пива — нихт, ибо негоже, чтобы свет моей жизни, алмаз моей души — да вдруг учуял бы от него неприятный выхлоп. Сие никак невозможно! А вот кофе — в самый раз. Интересно, так ли хорош здесь кофе, как в Будапеште?

Одиссей вошёл в уютный полумрак ближайшего бара — и, взглянув на экран телевизора, мерцающий в углу, замер, поражённый.

На экране творился ад. Немец-комментатор, захлёбываясь от священного ужаса, что-то торопливо, сбиваясь и глотая окончания, вещал в прямом эфире; его репортаж время от времени прерывался документальными кадрами, которые, положа руку на сердце, больше напоминали сцену из голливудского блокбастера.

Вот оно что! Вот почему парковщик в спешке не взял с него денег, вот почему все встречные немцы изумляли его своим поведением. Америку бомбят! Только вот пока не совсем понятно, кто…

Весь бар, замерев, следил за событиями на экране телевизора. Никто не разговаривал, не заказывал пива, не прихлёбывал кофе; даже, похоже, не дышал. На глазах изумлённой публики рушился мир! Причём происходило это в прямом эфире, и гигантские облака дыма и пыли от рушащихся башен-близнецов Всемирного торгового центра, казалось, докатывались и до Мартин-Лютер-штрассе. Во всяком случае, у Одиссея всерьез запершило в горле.

Жаль, он не понимал по-немецки! Впрочем, даже и без знания языка всё было предельно понятно. Вот кадры северной горящей башни — в неё уже врезался первый самолёт. Вот во вторую, южную, врезается ещё один гражданский борт, по ходу — двухмоторный Боинг — и огненный вал от взорвавшегося внутри здания самолёта вырывается наружу. Катастрофа…. Но как поставлено! Какой там Голливуд! Жалкие ремесленники…. Тот, кто поставил ЭТОТ спектакль — был, вне сомнения, выдающимся мастером своего дела. Выдающимся!