Роберт Сойер - Конец эры

Я кинулся к медицинскому холодильнику, подвешенному между дверями номер два и три. Нас, разумеется, снабдили полным комплектом медикаментов, поскольку никто не знал, что мы можем подхватить в мезозое. Я туда не часто заглядывал, но к счастью, лекарства были разложены в соответствии со своим действием. Вглядываясь сквозь облако пара, производимого в холодном воздухе моим собственным дыханием, я бегло просмотрел ярлыки. Анальгетики, антибиотики, антигистамины. Вот! Антивирусные агенты. В этом отделении было несколько ампул, но я схватил ампулу пара-22-рибавирина, более известного как «избавление» — чудодейственное лекарство против СПИДа.

Я проткнул резиновый колпачок иглой шприца и втянул белесую жидкость. Я знал, как пользоваться шприцем, по работе в лаборатории сравнительной анатомии, но я никогда — перед глазами на мгновение мелькнуло искажённое болью лицо отца — никогда не делал инъекцию человеку. Я бросился к Кликсу, топоча ботинками по стальному полу, и склонился над его лежащим грудой телом. Он дышал, но медленно и неглубоко — жизнь, похоже, угасала в нём. Я с усилием проткнул иглой стенку его правой сонной артерии, вдавил плунжер, а потом, не отрывая от Кликса взгляда, сам свалился на пол, привалившись спиной к двери, ведущей в гараж, и чувствуя, как нарастает и пульсирует боль в сломанном носу.

Прошло какое-то время — не имею представления, сколько именно, но, наконец, из виска Кликса выступило небольшое количество голубого желе. С ним что-то было не так. Оно не подрагивало, как хеты, которых я видел ранее, и оно не светилось. Я повернул Кликса так, чтобы было видно его исцарапанное лицо. На одном глазу веко было заблокировано запекшейся кровью, но другое на несколько секунд открылось, и он произнёс хриплым шёпотом:

— Ах вы твари…

Я взял оранжевый мешок для мусора и ложку и, тщательно следя за тем, чтобы не коснуться, соскрёб в мешок всё выступившее желе. Не больше двух столовых ложек. Остальному, как я наделся, мёртвому или умирающему, суждено было остаться внутри Кликса до тех пор, пока его собственные антитела и белые кровяные тельца не разберутся с ним, как с любым другим неактивным вирусным материалом.

Я засунул мешок в металлический ящик, спустился по пандусу к внешней двери и забросил ящик так далеко, как позволила пониженная гравитация. Он улетел на потрескавшуюся поверхность грязевой равнины, и в лунном свете я видел, как он дважды подпрыгнул после удара оземь.

Я вернулся к медицинскому холодильнику, наполнил «избавлением» ещё один шприц и вкатил дозу себе — чисто на всякий случай. Потом я открыл стоящую на холодильнике аптечку и достал большой марлевый тампон. Я плотно прижал его к лицу, доковылял до своей кушетки и лег на спину; от любого движения голову пронзали кинжалы боли. Я надеялся и молился, чтобы Кликс выкарабкался.

Тэсс крепко меня обняла и поцеловала, когда я вернулся из Ванкувера в Торонто. Я сжал её в объятиях, но мои мысли были далеко. Насколько я мог судить, у нас был хороший брак. Нам было хорошо вместе. Наши карьеры успешно развивались. Нет детей? Ну, она всегда говорила, что её это не беспокоит, что она тоже считает, что дети были бы неудобством, что они нарушили бы наш стиль жизни. И всё же в том, изначальном варианте истории, она бросила меня ради Майлза Джордана. Кликс всегда хотел детей. Сыграло ли это роль?

Хотел бы я никогда не находить этот альтернативный дневник. Незнание и правда может быть благословением. Мысль о том, что моя личная жизнь такая же хрупкая и нестабильная, как и, по словам Чинмэй, вся наша вселенная, сводила меня с ума.

Чинмэй попыталась объяснить, как этот другой дневник попал ко мне в руки, как карта памяти в моём палмтопе частично обменялась содержимым с той, которую путешествующий во времени Брэнди взял с собой в прошлое. Она говорила о шунтировании и реверсировании Чжуан-эффекта и о теории хаоса, но это всё были догадки. Они ничего не значили. Вред уже был нанесён.

— Как долетел? — спросила Тэсс, выпуская меня из объятий.

— Как всегда с Эйр-Канада. — Мой голос был холоден и сух.

Глаза Тэсс пробежали по моему лицу, как я думаю, в поисках переживаний, стоящих за усталостью в моём голосе.

— Сочувствую, — сказала она, наконец.

Я повесил плащ в шкаф в прихожей, и мы вошли в гостиную. Уселись вдвоём на угловой диван под пейзажем в раме, написанным дядей Тэсс, неплохим художником, живущем в Мичигане.