Роберт Рид: «Если», 2004 № 06

В моем представлении последние строки осужденного на казнь должны выглядеть не так. Побольше сентиментальности, да и нервозности. Во всяком случае, напряжение должно чувствоваться!

Если уж искать подходящее определение, то это, пожалуй, протокол. Да, именно протокольная запись неких странных событий, подробная и по-деловому точная. Сухой стиль, как в научном отчете: архитектурно-инженерные особенности конструкции такого-то здания.

Сильный у него был характер…

Мой друг Оппенгеймер, американец немецкого происхождения и дипломированный психиатр, не счел эти записки творчеством больного шизофренией. Хотя первая мысль у него была именно такова.

— Нет-нет, мозг у этого парня работал отлично, — заявил он, в очередной раз вспоминая обстоятельства, при которых мы впервые увидели это послание, и почерк, и сам текст. — Другое дело, что описываемые им события не лезут ни в какие ворота. Но это уже не моя область.

Вынужден согласиться.

…Четыре часа три минуты.

Снаружи сюда не проникает ни один луч. Должно быть, там уже начинает светать. Значит, моя смерть близка.

Окна плотно заклеены черной бумагой — светомаскировка! Огонек этой свечки снаружи, конечно, тоже не различить. Зато звуки проходят свободно. Гул, взрывы — дальние и не очень, грохот рушащихся зданий… Симфония войны.

Той войны, что закончилась свыше пяти десятилетий назад.

У меня больше нет иллюзий по поводу того, что это кошмарный сон. Это реальность. Это — сейчас, здесь и сегодня.

На крыше пробуждаются голуби. Они издают страстные, утроб-но-воркующие звуки, шумно возятся, громыхая лапками по кровельному железу.

Когда по-настоящему рассветет, я узнаю об этом. Потому что тогда меня выведут во двор, заставят стать к стене — и дадут залп.

Как в кино..

Если, конечно, то непонятное, что перенесло меня сюда, снова не проявит свою силу…

Они сберегли эти записки, как сберегают клад. «Они» — это наши знакомые. Если, конечно, так можно назвать этих людей.

…Все началось холодным утром субботы второго мая. Небо было ясное, однако потеплением, вопреки прогнозам, даже не пахло. Так что в этот день — один из последних дней отпуска, который мы проводили с семьей моего американского друга — никому из нас не хотелось покидать теплые недра автомобильного салона. Но мне пришлось это сделать, после того как я резко затормозил, лишь чудом не сбив рассеянного старца, сунувшегося прямо под колеса нашей машины.

В руках у него было два объемистых мешка для мусора, набитых каким-то хворостом. Пересекая дорогу, он явно больше заботился об их сохранности, нежели о своей безопасности.

Хворост, видимо, надлежало бросить в костер, разведенный за противоположной обочиной. Во всяком случае, оттуда поднимались густые клубы дыма.

Мешки старик, конечно, выронил. Несколько секунд он стоял, прижав обе руки к сердцу — но, едва опомнившись от потрясения, сварливо обрушился на нас. Когда из ворот дома показалась седовласая женщина (видимо, его жена), мы замерли в ожидании нового потока брани. Но она только пристально посмотрела на нас и не произнесла ни слова.

Женщина скрылась в доме почти сразу после того, как я вышел из машины. Так что наше общение с ней ограничилось лишь этим взглядом — быстрым и каким-то очень… глубоким, что ли.

Имени ее я так и не узнал.

…Имени ее я так и не узнал. И вообще, учитывая страшные обстоятельства той нашей встречи, было бы полным абсурдом задавать ей какие-либо вопросы. Это только сейчас я вдруг ощутил, что мы, возможно, неслучайно оказались вместе.

Возможно, на то была веская причина. Не у меня и не у нее — а у той силы, которая сорвала меня с места, выхватила из моего реального настоящего (будущего?) и перенесла… да, тоже в настоящее. Нынешнее настоящее. Тоже более чем реальное.

Мы марионетки — и я, и эта девочка. Куклам не объясняют суть спектакля.

Мы — часть плана.

Записано ли в этом плане, что мы должны были заняться любовью? И во имя какой такой высшей цели?

Только сейчас, когда все миновало, в памяти у меня всплывает ощущение мягкой гладкости ее кожи. Только сейчас я вспоминаю ее запах.

Запах дешевого мыла и пота.

Увижу ли я ее еще один раз, последний? Увижу ли я немой требовательный вопрос в ее темных глазах? Увижу ли, как она поправляет прическу, стараясь, чтобы свисающие волосы закрывали багровый кровоподтек на ее лице — след удара кулаком?