Андрей Попов - Обманутые сумасшествием

– Ну, все! Хватит! — пришлось рявкнуть, иначе до него не доходило. — Пора браться за работу!

Айрант не стал спорить, он просто вылил содержимое стакана в свою внутренность и поморщился от удовольствия. Затем взял внушительный кусок только что согретых окороков и, аппетитно чавкая, принялся поглощать свою закуску. После воодушевленно произнес:

– Извини, друг, но сегодня просто грех не выпить. Я отмечаю Великое Событие.

Капитан наморщился:

– Чего ты там несешь? Какое еще событие?

– День рождения нашей Вселенной. По моим математическим подсчетам ровно двадцать миллиардов лет назад, в ночь с четверга на пятницу произошел Большой Взрыв, и проявился мир, в котором мы счастливо живем. Согласись, разве это не повод, чтобы выпить? — и пустой стакан вновь стал наполняться остатками самогона.

– Что ты за придурок?

– Не-е… не придурок, — Айрант пьяно поводил пальцем в отрицательном жесте, — а умнейший из всех людей! Двадцать миллиардов старушке стукнуло…

– Скажи, а на завтра у тебя никаких Великих Событий не запланировано?

Бортмех пропустил в себя еще одну порцию жидкой радости и даже зарычал от счастья.

– Завтра… я отмечу то, как круто я отмечал сегодня! Кстати, тебе налить?

– У меня есть предложение, — Кьюнг резко сменил тему, отставляя в сторону бутылку. — Работаем по шестнадцать часов в сутки, а для отдыха и восьми часов достаточно. Не красны девицы, перетерпим.

– Мне все равно. — Айрант прицелился, кинул косточку, надеясь попасть в мусорное ведро, но угодил прямо в стенку. — Прежде надо похоронить Фастера.

– Разумеется… Я думаю, работать надо втроем, если этого калеку Фабиана вообще можно назвать работником. Необходимо проявлять крайнюю осторожность, стараться всегда быть вместе, почаще оглядываться по сторонам. Короче, сам должен соображать, что от этого зависит наша жизнь. Девяносто процентов из ста, что во всем этом деле замешан свихнувшийся маньяк из «Астории». Наверняка он слоняется где-то на планете, выслеживая новую жертву.

Бортмех вяло пожал плечами.

– Кажется, у него уже кончились ножи.

– Было б лучше, если б у него кончился кислород.

– Кстати, сегодня не было Кукольного Театра?

– Не знаю, я еще не ходил в грузовой отсек… Да хватит лакать! — заорал Кьюнг, видя как Айрант снова тянется за бутылкой.

– Ты считаешь достаточно?

– Иди готовь планетоход!

Фастер был похоронен на том же месте, рядом с Оди и Линдом. В его бумагах кое-как удалось разыскать фотографию, чтобы наклеить ее на памятник. Рядом повесили четки, как символ его пожизненного подвига. И долго стояли молча, созерцая тишину и вслушиваясь в темноту ночи…

Человек, уходя из этого мира, оставляет после себя какую-то осязаемую пустоту: место, которое уже никто никогда не займет. И еще чувства — томительные, слегка угнетающие, потом они вырождаются в бесстрастные воспоминания, а позже и вовсе гаснут, теряясь в отдаленных уголках памяти. Фастер был самым молчаливым, внутренне уравновешенным, внешне почти незаметным среди всей компании. Почему-то только после его смерти эти достоинства обрели свою ценность. На них теперь стали глядеть не как на закомплексованность обреченного меланхолика, а наконец поняли: что в этом-то и заключается сила духа и та самая победа, о которой много твердят, но никто ничего толком не знает, — победа над самим собой. Его могила являлась самой яркой и внушительной проповедью из всех, что он произнес за свою жизнь. Преданный служитель Брахмы, человек, уповающий на вечное существование души, считающий своим капиталом ее внутренние качества, сейчас наконец-то отправился в тот мир, к встречи с которым готовился почти всю жизнь. Несчетное количество произнесенных мантр и множество бескорыстных добрых дел, как приданое, шли следом за ним. Да, он заслужил как минимум награду среди мертвых и уважение среди живых.

Кьюнг, прежде чем уходить, как-то обреченно произнес:

– Если вдруг окажется, что на самом деле есть Бог и Великий суд, тогда он один из самых счастливых людей на свете.

Айрант промолчал. Но в этом молчании слышалась такая же обреченность.

И снова этот монотонный, однообразный труд, остохеревший до тошноты в желудке…

Сейчас только приходилось удивляться: чем они поначалу так восхищались? Какую романтику можно было усматривать в пропахших мертвятиной песках и в смрадных могилах? Безжизненная чернота, казалось, заволокла собой весь окружающий мир. (Если этот мир вообще когда-либо существовал.) А тот малый участок кладбища, что озарялся светом сонных прожекторов, как мизерный островок чего-то реального в океане мрака и небытия, ни в коем случае нельзя было назвать жизнью. Лишь бесконечно удаленные, почти угасшие и безликие звезды напоминали изредка о том, что где-то предположительно должна еще существовать Вселенная. Но и те порой казались обычным бытовым миражом.