Александр Абрамов - Гибель шахмат

„Поэтому мы ждем вашего ответа. Только вы один можете поставить ясные точки над всеми загадочными „i“ и в этой странной истории.

А если, — простите за недоверчивость, профессор, она вполне допустима здесь, — если ваш механизм — только маска для чьей-то гениальной и тонкой игры, то вы должны нам открыть имя этого игрока. Мы все уступаем ему первенство. Мы все склоняемся перед ним. Но он нужен нам так же, как и тем массам, которые сейчас идут за шахматами, интересуются и увлекаются ими. Его игра слишком ценна для того, чтобы маскироваться в шарлатанскую, — простите, но это тогда было бы именно так, — тогу автомата.

„Мы ждем!

Профессор встал. В уме твердо определилось решение.

Однажды утром люди обычным жестом развернули газету. Люди были дома, на улицах, за столиками, унылых утром, пивных, за пыльными окнами торговых контор. Глаза, занятые, как всегда, кусочками сахара в стаканах теплого чая, скользнули зевая по строчкам и удивленно прочли:

Люди недоумевали. Как? Почему? Неужели, победив чемпионов мира, механический рыцарь удаляется на покой? Не может быть! Утка. Чушь.

В редакциях — землетрясение. Звонки телефонов. Ремингтоны и Ундервуды. Репортеры за репортерами отправляются в бой. Редактора благословляют на интервью. Со щитом иль на щите.

К вечеру вторая сенсация. Она поражает прежде всего репортеров. Редакторы от нетерпения и злости рвут гранки очередного набора.

Профессор Ястребов болен и никого не принимает.

Скорей к телефону. Алло. Алло. Алло… Станция… Будьте добры…

Звонок за звонком. Продолжительно. Проверочный стол. Опять барышня… Ах…

— Телефон испорчен, не работает.

Репортеры бегут на Никитскую. Опять и опять. Швейцар устает сообщать — профессор не принимает, нет, никак невозможно. Уговоры мрачного вида прислуги. Не помогает. Потный от волнения гражданин Нахимсон горестно сообщает:

— Болен, в самом деле болен. Ничего не могу поделать. Сам ничего не понимаю…

В Метрополе на всех языках бежит по залу ошеломляющая весть. Маэстро удивлены. 39 иностранных репортеров лихорадочно вытаскивают блок-ноты. Скрипят вечные перья.

Через 10 минут во все 39 газет помчатся умопомрачительные сенсации.

Втихомолку по углам обсуждаются новости. Маэстро втайне довольны. Но любопытство задето. Оно растет и наполняет мозг до краев. Турнир откладывается. Ласкер и Капабланка отказались играть. Пусть сначала выяснятся подробности. А там посмотрим…

Люди по окончании занятий торопливо бегут домой, чтобы вечером у себя, в клубе, в домкоме, в гостях — обсудить, подумать, поахать.

Сон ускользает от глаз. Скользят в полумраке спален черные и белые стаунтоновские фигурки и серое тело металлического чудовища. Лицо профессора Ястребова из диафрагмы обоев появляется крупным планом.

На утро — еще сенсация. Она уже не ошеломляет, а бьет, останавливает дыхание и подгибает колени.

Всего маленькая заметка. Но она разрастается в умах в кошмар, не находящий объяснений. Четыре строчки сухой хроники и в результате — паника, растерянность, ужас.

Вчера, в 11 часов вечера, внезапно скончался профессор Московского университета М. И. Ястребов. Покойный страдал сильно развитым аневризмом и врачи давно уже высказывали возможность смертельного исхода.

Паника. Паника. Паника.

Репортеры в трансе. Погоня за сенсацией внезапной смерти превращается в жизненную проблему. От редакции к редакции. Хрип телефонов. Запросы в Академию Наук. Бешеная скачка в университете.

Бумаги, скорей бумаги. Хотя бы клочки документов. „Вечерка“ платит по полтиннику строчку. Короли газетной хроники соперничают со скоростью автомобильных пробегов.

Тщетно.

Последняя новость глушит, раздирает умы. Догадки разбиваются о скалу непроницаемой тайны. У репортеров — боль под ложечкой и тяжесть у сердца.

Тщетно.

Сенсация кричит, останавливает, давит черным глухим кошмаром.

Бумаг нет. Документы уничтожены. Автомат разбит и разрушен.

Какой-нибудь след! Может быть целы клочки чертежей, формулы?…

Нет! Нет ничего. Разбитые части машины лежат на полу грудой бесполезного никкеля и железа.