Александр Потупа - Открытие Вселенной - прошлое, настоящее, будущее

Эти правила очень практичны, если знать заранее, что есть истинная причина и чего именно достаточно для объяснения явлений... На самом деле реальная работа теоретика всегда требовала изобретения гипотез, и Ньютон был искуснейшим их изобретателем, что особенно хорошо видно в его оптике. В каждой области науки существуют десятки ярких примеров, когда к описанию одного и того же явления подходят с разными моделями. Однозначность описания появляется на сравнительно поздних стадиях - при построении общей теории, синтезирующей отдельные частные модели. Видимо, Ньютон полагал, что механика нуждается в чем-то таком - общем.

Его правила заметно повлияли на будущий подход к построению физики. Направленные в первую очередь на борьбу с последователями Декарта (картезианцами)*, они в какой-то степени отражали неудовлетворенность Ньютона физическим содержанием закона всемирного тяготения - фактическим отсутствием такого содержания. Трудно было понять, каким образом малейшее изменение относительного расстояния между планетами, разделенными миллионами километров, мгновенно сказывается на поведении обеих планет. Причем сказывается без всякого посредника - представление о гравитационном поле как особом виде материи развилось позднее. И отвергая Декартовы вихри, Ньютон оставался с чисто математической формой...

* Прямой критике картезианской модели вихрей посвящено немало места во 2-й книге "Начал". Ньютон четко демонстрирует, что из теории Декарта следует не 3-й закон Кеплера, а нечто совсем иное (a12/a22=T1/T2). Но Ньютону важно показать не только недостатки конкретной модели Солнечной системы, но и порочность всей картезианской методологии. Его твердая деистическая позиция не допускает свободы в моделировании единого космического закона, раз и навсегда установленного Творцом, и он уверен, что такой закон может иметь одну и только одну форму, отражающую истинный замысел Всевышнего. В этом, по-моему, суть деизма, взлелеянного в лоне ранних конституционных монархий, питавших иллюзию абсолютной юрисдикции неких безусловно справедливых законов, трактуемых единственным образом любым членом общества. Вероятно, именно у Ньютона религиозный синтез античной натурфилософии, монотеизма и эллинистической космической юрисдикции достигает апогея.

Некоторые последователи Ньютона возвели его разумный рационализм и неудовлетворенность в трактовке гравитации едва ли не в ранг философии науки. Механика стала для них чем-то вроде абсолютного образца в трактовке всех деталей картины Вселенной. Механицизм превращался в своеобразное мировоззрение. Вопросы, на которые не сумел ответить Ньютон, подчас объявлялись бессмысленными.

Но время берет свое - впоследствии обе тенденции, картезианская и ньютонианская, слились в стройном здании теоретической физики 19 века.

НОВОЕ И НЕВЕДОМОЕ

Основные результаты Эдмунда Галлея - открытие кометы как нового элемента Солнечной системы и собственного движения звезд - в какой-то степени предопределили главные линии развития астрономии 18-19 веков.

Во-первых, выделилось особое направление поиск - новых объектов в Солнечной системе. Астрономы стремились не только отыскать их, но точнейшим образом определить их движение для дополнительной проверки ньютоновской теории. С другой стороны, интерес исследователей все больше обращался к звездам, чья природа пока казалась загадочной.

Вспыхнувшая сразу вслед за Галлеем охота за кометами необычайно стимулировала наблюдения нестандартных событий.

Историю открытия принципиально новых объектов стоит начать с опубликованной в 1733 году работы Жан-Жака Дорту де Мэрана. В своем "Физическом и историческом трактате о северном сиянии" он смело связал красивейшее явление северного неба с влиянием солнечной активности, а не со свечением вулканических испарений, как это делалось до него. Мэран полагал, что солнечная атмосфера - та корона, которая наблюдается во время солнечных затмений,- может в отдельных случаях простираться на огромные расстояния и достигать Земли, вступая в сильное взаимодействие с земной атмосферой. Иными словами, родилась гипотеза о существовании особого элемента Солнечной системы - того, что сейчас называют солнечным ветром, причем этот элемент должен заметно влиять на состояние околопланетного пространства. Разумеется, в доспутниковую эру не было возможности проверить гипотезу Мэрана прямым экспериментом, но качественно она вполне оправдалась. После ньютоновской теории приливов, обусловленных гравитационным влиянием Луны и Солнца, это была, пожалуй, первая неастрологическая идея о воздействии небесных тел на земные события. В мае 1761 года русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов (1711 -1765), человек необычайной одаренности и широты увлечений - от физики до литературы, наблюдал необычное явление. Край Солнца как бы пузырился или размывался при прохождении через него Венеры вокруг диска планеты возникал тончайший светящийся ободок. Этот эффект был правильно истолкован Ломоносовым в его брошюре "Явление Венеры на Солнце, наблюденное в Санкт-Петербургской Академии наук". Размывание солнечного диска он связал с наличием у ближайшей соседки Земли мощной атмосферы "таковою (лишь бы не большею), какова обливается около нашего шара земного". Так - по сути, впервые со времен Галилея - удалось дополнительно доказать схожесть Земли и других планет. Старые сугубо умозрительные гипотезы об атмосферах небесных тел получили столь сильное подтверждение, что фантасты и популяризаторы науки 18-19 веков стали считать чуть ли не само собой разумеющимся, что всякая планета имеет подходящий для человека воздушный океан.