Сэмюель Дилэни - Пересечение Эйнштейна

— Не думаю, — сухо сказал я. — Мифы дают тебе закон, которому нужно следовать...

— ...который ты можешь или нарушить или подчиниться.

— Они ставят перед тобой цель...

— ...и ты можешь или потерять эту цель, или достичь, или добиться большего, превзойти самого себя.

— Почему? Почему ты не можешь плюнуть на эти древние истории? Я погружусь в море и найду Кида без твоей помощи. Мне плевать на эти басни!

— Ты сейчас живешь в реальном мире, — печально сказал Паук. — Он идет откуда-то и уходит куда-то. Мифы всегда затрагивают то, на что сложнее всего закрывать глаза. В них перемешаны любовь и ненависть. И ты робеешь, ты не решаешься проникнуть в них.

Он положил череп на стол.

— Знаешь ли ты, почему ты нужен Киду, так же как ему нужен и Зеленоглазый?

Я покачал головой.

— А я знаю.

— Я нужен Киду?

— Как ты думаешь, почему ты здесь?

— Причина... в ином?

— В основном. Сиди и слушай, — Паук откинулся на спинку стула. — Кид может изменять любые материальные тела во все, что угодно, в сфере действия своего мозга. Он может превратить дерево в камень, мышь в кучку мха. Но он не может создать что-нибудь из ничего, из пустоты. И он не может взять этот череп и превратить его в вакуум. А Зеленоглазый может.

Вот поэтому-то он и нужен Киду.

Я вспомнил неожиданную встречу в горах, когда злобный красноголовый демон пытался соблазнить принца-пастуха.

— Другое, что ему нужно — музыка, Чудик.

— Музыка?

— Поэтому он и преследует тебя — или заставляет тебя преследовать его. Он хочет знать, что происходит, когда шесть нот предвосхищают седьмую, когда три ноты, переплетаясь друг с другом, задают тональность, мелодия — гамму. Музыка — это чистый язык временных и пространственных связей. Он ничего не знает об этом, Чудик. Кид Смерть может управлять, но не может создавать. Вот почему ему нужен Зеленоглазый. Он может управлять, но не умеет приказывать, а музыка повелевает человеческой душой и подчиняет ее себе. Поэтому ему нужен ты.

— Но как...

— Ни в твоем, ни в моем словаре для этого нет слов. Это все не то, Чудик, это иное. Все, что происходит в мире иного, имеет сюрреалистические последствия в настоящем.

Зеленоглазый создает, но это косвенный эффект чего-то еще, заложенного в нем. Ты улавливаешь и зачинаешь музыку, но это только дополнительная черта того, кем ты являешься на самом деле.

— Кто я?

— Ты... что-то еще... — я спрашивал требовательно, а в его ответе прозвучала насмешка, — но Кид нуждается в вас обоих, — продолжил Паук. Что ты будешь делать, когда настигнешь его?

— Своим ножом я продырявлю весь его живот, я выпущу из него всю кровь. Я буду гнать его по дну моря. Я... — я запнулся на полуслове.

Судорожно втянув воздух так, что заныли ребра, я прошептал:

— Я боюсь. Паук, я боюсь.

— Почему?

Я заглянул в его прикрытые подергивающимися веками глаза.

— Потому что я не понимал, что я в этом одинок, — я погладил рукоять мачете, — Если мне и суждено найти Челку, дальше я должен буду идти в одиночку — без ее любви. Ты не на моей стороне, ты не со мной, — я почувствовал, как охрип мой голос. Но не от страха — это была грусть, которая застревает в горле, першит, когда вы вот-вот заплачете. — Если я найду Челку... я не знаю, что со мной будет... даже если я вновь обрету ее.

Паук ждал, что я заплачу. Но я не доставил ему такого удовольствия. И он, выдержав паузу, сказал:

— Тогда я думаю, что пропущу тебя, если ты действительно это знаешь.

Я посмотрел на него.

Он кивком ответил на мой немой вопрос.

— Ты еще кое-кого должен увидеть. Здесь, в Браннинге.

Он встал. В одной руке у него оказался небольшой мешочек. Он потряс им, и внутри зазвенели монеты. Паук кинул мешочек мне, и я поймал его.

— Кого?

— Голубку.

— Ту, которая нарисована на плакате? Но кто...

— Кто такая Голубка? Голубка — это Елена из Трои, Стар Антим, Марио Монтез, Джин Харлоу, — он остановился.

— И ты? Иуда и Минос, и Пат Гаррет? Кто ты для нее?

Паук фыркнул от смеха.

— Если Голубка — Джин Харлоу, то я Поль Берн.

— Но почему?

— Ступай, Чудик. Иди.

— Иду, — пролепетал я, — иду, — я был смущен. Тем же, чем и вы. Но не совсем. Я продолжал внимательно смотреть на Паука. Неожиданно он швырнул череп. Череп полетел ко мне, на мгновение задержался в воздухе, упал на пол и разлетелся. Паук засмеялся. Смех был дружественным, без шуршанья рыбьей чешуи и мушиных крыльев, затмевающего смех Кида, без злой насмешки.

Но этот смех испугал меня до смерти. Я выскочил за дверь. Осколки черепа хрустели под ногами. Дверь тут же захлопнулась за мной. А в глаза ударил солнечный свет.