Сэмюель Дилэни - Пересечение Эйнштейна

— ...и когда линия закона Геделя взлетела над линией Эйнштейна, ее тень упала на опустевшую Землю. Человечество затерялось где-то, в мире не из этого континуума. Пришли мы и взяли их тела и души — заброшенная шелуха умершего человечества. Города — суматошные центры межзвездной торговли рассыпались в песок, который ты видишь на их месте сегодня. А они были больше Браннинга-у-моря.

Я на минуту задумался.

— Тогда с тех пор должно было пройти очень много времени.

— Правильно. Городу, через который мы проезжали, тридцать тысяч лет. Солнце приобрело еще две планеты с тех пор, как прекратил существовать Старый Мир.

— А подземные пещеры? — внезапно спросил я. — Что находится в них?

— Ты никогда не спрашивал об этом ваших старейшин?

— Как-то не приходилось.

— Эта сеть пещер опутывает всю планету и на самых нижних ее уровнях содержатся источники радиации, с помощью которой в деревнях, когда их население вырождается, можно вызвать управляемое смешивание случайных вариаций генов и хромосом. Хотя мы не используем это уже тысячу лет. Хотя радиация все еще существует. Мы, сначала смоделированные по образцу и подобию людей, постепенно становимся более сложными созданиями. И чем сложнее мы становимся, тем сложнее нам оставаться совершенными: среди «нормальных» становится все больше и больше вариаций — и клетки переполнены забракованным человеческим материалом.

— Какое отношение все это имеет к мифологии? — мне надоел его монолог.

— Вспомни мой первый вопрос.

— Что я знаю о мифологии?

— Мне нужен геделевский, а не эйнштейновский ответ. Меня не интересует ни их содержание, ни то, что кроется за ними, ни то, как они взаимодействуют; меня не интересуют блестящие повороты их сюжетов, их пределы и происхождение. Мне нужна их форма, их структура; что с ними твориться, когда ты прошмыгиваешь мимо них на темной дороге, когда они рассеиваются в тумане; их вес, когда они хлопают тебя сзади по плечу.

Хотел бы я знать, каково тебе будет взвалить на себя третий, если ты и так уже несешь два. Кто ты, Чудик?

— Я... Чудик? — спросил я. — Ла Страшная называла меня как-то Ринго и Орфеем.

Паук приподнял подбородок, и подпер голову руками.

— Да, я это предполагал. Ты знаешь, кто я?

— Нет.

— Я — Искариот Зеленоглазого. Я Пат Гаррет Кида Смерти. Я Судья Минос у врат ада, которого ты должен был очаровать своей музыкой. Я все предатели, которых только можно представить. И я повелитель драконов, пытающийся содержать двух жен и десяток детей.

— Ты большой человек, Паук.

Он кивнул.

— Что ты знаешь о мифологии?

— Ты уже третий раз спрашиваешь об этом, — я поднял мачете и приставил ко рту; переполнявшая меня любовь хотела озвучить (а вся музыка утихла) тишину.

— Проникни в смысл моих слов, Чудик. Я знаю гораздо больше, чем ты. Эти знания облегчат вину, — он бросил череп на стол, как будто (мне так показалось) предлагая мне, — Я знаю где искать Челку. Я могу пропустить тебя через ворота. Хотя Кид Смерть может убить меня; я хочу, чтобы ты это знал. Он моложе, безжалостней и сильнее меня. Ты хочешь продолжать поиски?

Я опустил мачете.

— Это предопределено! Я потерплю неудачу! Ла Страшная говорила, что у Орфея ничего не вышло. Ты пытаешься рассказать мне, что эти истории рассказывают нам, что должно случиться. Ты рассказывал мне, что мы гораздо старше, чем думаем. Все это много значит для реальности, которую я не могу изменить! Сейчас ты говоришь, что я потерпел неудачу, как только начал.

— Ты уверен?

— Но ты сам только что это сказал.

— Поскольку мы можем сохранять все больше и больше нашего прошлого, мы все медленнее и медленнее стареем, Чудик. Лабиринт теперь не такой, каким он был на Кноссе пятнадцать тысяч лет назад. Ты сможешь быть Орфеем, осмелившимся бросить вызов смерти и победить. А Зеленоглазый сегодня вечером может попасть на крест, будет висеть и гнить, и никогда не вернется. Мир уже не тот. Он изменился. Он стал другим.

— Но...

— Сейчас вокруг нас столько всего происходит... как тогда, когда первый певец, пробудившись от своей песни, осознал, чего стоила принесенная жертва. Ты не знаешь, Чудик. Все это потом может оказаться фальшивой нотой, ложным диссонансом случая в гармонии великого рока и великого ролла.

На некоторое время я задумался, потом сказал:

— Я хочу уйти.

Паук кивнул:

— Некий каменщик испробовал двухлезвийную секиру на камнях Феста. Ты несешь обоюдоострое, с двух сторон отточенное, поющее мачете. Интересно, изменил ли Тесей что-нибудь в лабиринте.