Евгений Прошкин - Механика вечности

— Не будем ничего восстанавливать, — буркнул Тихон. — И так все нормально. Тишка, куда ты полез опять?

— Никуда, играю я.

— Ничего не бери, ручки заболят.

— Я и не беру, у меня свои игрушки. — Тишка повертел в воздухе двумя бесформенными предметами.

— Это что у тебя, кораблики или самолетики? — снисходительно поинтересовалась Ксюша.

— Машинки. Только они не ездят.

Тихон уже собирался поднести бутылку к губам, но осекся и передал ее мне.

— Ну-ка покажи! Откуда? — рявкнул он.

— Дядя подарил, — сказал мальчик и заплакал.

— Не ори на ребенка, рыжий! — прикрикнула Ксения.

— Какой такой дядя?

Тишка молча показал на меня.

— Ты?..

— Дай мне! — Я отнял у Тихона странные игрушки и внимательно их рассмотрел. — Мать честная, машинки! Где взял?

— В больнице. Все равно их выбросить хотели.

— Дыроколы! — ахнула Ксения. — Кто же детям такие вещи доверяет?

— Верно, — согласился Тихон, укладывая синхронизаторы на кусок гранита.

И все-таки я был первым. Заслуга весьма сомнительная, да и не заслуга вовсе, а смертный грех. Хоть так, хоть этак, а машинку передал я. Что от меня зависело? Можно подумать, не было бы меня, не завертелись бы все эти ремни-колеса-шестеренки! Я просто дал им новый способ, а как его применить, они придумали сами. Получите — распишитесь. Владейте. Решайте.

Где-то здесь похоронены вечно бегущие кони с Большого.

— Это что, тоже я сделал?!

— Люди сделали, Миша. И сами же ответили — по справедливости. — Тихон выбрал глыбу потяжелее и, кряхтя, поднял ее над головой. — Не буду я их чинить. Отказываюсь.

Тишка перестал хныкать и, растерев по мордашке грязь, уставился на машинки. Ксения хотела что-то возразить, но приборы уже хрустнули под плоским розовым камнем.

Издалека донеслось тарахтение приближающегося автобуса — бойцы возвращались в бункер. Машина виляла и подпрыгивала — видно, вылазка удалась и Конь получил законную премию.

— Как зовут твою маму? — спросил я у Ксющи.

— Смотри! — воскликнула она.

Я обернулся, но ничего примечательного не увидел. Автобус скрылся за одним из холмов и скорее всего там заглох, поскольку ни песен, ни грохота разбитого движка уже не было слышно.

— Они пропали! Посреди дороги!

— Точно, — подтвердил Тихон. — А это что? Прямо над головой с оглушающим ревом пронесся самолет — так низко, что я без труда разглядел каждую его заклепку. Он появился из ниоткуда, звук моторов не нарастал постепенно, а взорвался в абсолютной тишине.

Оторвав взгляд от неба, я чуть не вскрикнул: мы сидели посреди оживленной улицы. Водители сигналили и стучали себя пальцами по лбу. Кто мог объехать — объезжал, но машин было слишком много и перед нами собралась целая толпа.

— Вам что, идиоты, газонов не хватает?! — крикнул, высовываясь в окно, какой-то мужик.

— У меня галлюцинации, — заявила Ксения.

— И у меня. Тишка, бегом сюда, задавят!

Неистово размахивая жезлом, к нам пробирался человек в ярко-красной фуражке. Таких инспекторов я еще не видел.

— Уйдем, что ли? — предложил Тихон, и улица мгновенно опустела.

Инспектор переместился в сторону и превратился в долговязого парня с белой повязкой на рукаве. У него за спиной бежали кони — те самые, еще не погребенные под слоем битого кирпича и бетона. Все восемь колонн Большого театра стояли на своем месте, только над ними кто-то растянул длинное полотнище с надписью не по-русски. Парень махнул нам рукой, но мы, как юродивые, продолжали сидеть, и тогда он пошел сам. Сделав несколько шагов, он исчез, а здание за ним обратилось в груду щебня. Рядом торчала неизвестно что от чего отгораживающая одинокая стена, чуть дальше возвышался пригорок бункера. К нему подъезжал автобус. Знакомый пейзаж продержался недолго — за ним сразу же возник другой, тоскливо напомнивший мне о первом посещении будущего: военные в голубых касках, угловатая бронетехника и длинная очередь за чем-то съестным. Эту картинку вытеснила еще более мрачная, а за ней пришла новая — или старая? — с гудящими машинами и озадаченным инспектором, который, кстати, был уже близко. Впрочем, через мгновение пропал и он. Дома развалились, снова выросли, развалились — дома, руины, танки, руины, руины, дома — мелькание красок и форм ускорялось до тех пор, пока не закрутилось в сплошной стремительный хоровод. Глаз не успевал фиксировать изменения реальности, он лишь отмечал известные ему ландшафты, но они испарялись раньше, чем доходили до сознания.