Чарльз Робертс: Пещера чудовищ

Пароход словно в прятки играл с дальним городом, скрываясь в речных излучинах и забегая за дубовые рощицы. Сож, как и все малые реки, вертляв и поэтичен: то над самым омутом свиснет сочно зеленая шапка леса, то в реку врежется желтый нож косы, и на ней, сонно нежась, застынут цапли и аисты, то широким фартуком округлится песчаная отмель с паутиной просушивающихся сетей и рыбачьими биваками. И оттого, что берега были близко и на палубу доносилось мычание коров и голоса береговой жизни, на пароходе казалось уютнее. Да и сам пароход вел себя немного по-домашнему: возьмет, да и ткнется кормой прямо к обсыпающейся береговине. Капитан кричит: «Живо!», и неизвестно кому: причальщикам ли, матросам или пассажирам, суетливо пробегающим по перекинутой доске. А на берегу — пестрые толпы встречающих и любопытствующих. Мальчишки-шутники после отвала подхватят конец причальной веревки и потянут ее вперед, на толпу, подрезая и сваливая людей. Гомон, взвизги, смех…

Мы со спутником сидели наверху, на открытой палубе. Рядом с нами, на скамье примостился смоленский бородач с мешком и плотничьими инструментами, лезвия которых были закручены соломой и тряпками. Он ехал очевидно на заработки. Уж несколько раз, жмурясь от воды и солнца, он порывался заговорить с нами. На его озабоченном лице без слов был написан вопрос: «А что слышно про заработки?» Наконец, поправляя мешок, он как бы вскользь спросил:

— Далече едете, товарищи?

— Да вот куда охота заведет, — говорю я.

— По бекасу али по утям ходите? — допытывается он.

— Нет, мы за мамонтом, — улыбаюсь ему. Он недоуменно глядит.

— Это где же он — спод Киевом али на низу?

— Нет, дядя, он в земле. Тысячи лет в земле лежал, — объясняю я.

Бородач смотрит на меня долгим испытующим взглядом, потом надвигает картуз, отворачивается и недоверчиво косит глазами, словно хочет сказать: «Чудные люди! То ли в глаза смеются, то ли взаправду чудят. А толку от них пожалуй ни на грош». — И он отодвинул от нас свой мешок.

К вечеру пароход добежал до Днепра. Впереди, на полыхающем фоне заката четко обозначилась линия высокого правого берега. Горным гнездом наверху сгрудилась кучка домиков. Это Лоев. Пароход словно обрадовался большой воде: загудел, задымил, встрепенулся и весело нырнул в вечерние речные дали, навстречу кое-где мерцающим сигнальным огонькам.

Спустилась ночь, и берега утонули во мраке. Мир упростился: над головой была бездонная чернь с бисером звезд, под ногами — площадка, уходящая вперед, а в теле — одно чувство мягкого движения. После разнообразия дня не хотелось расставаться с этим полудремотным ускользающим ощущением. Неожиданно справа, из темноты донеслись слова, которые вмиг расшевелили потухавшие мысли. Как на охоте, внимание сразу обострилось, и слух не проронил ни одного звука.

— Мы и отвозили эти самые кости в Киев, — слышалось оттуда. — В шестнадцатом году было. Я тогда в матросах служил. Почитай, ящиков с десять погрузили, а были из них такие, что длиной с телегу. Вот это зверь был! И как только мать сыра-земля носила таких? Мало-мало не с пароход. Уж и шуму он тогда понаделал! Каждым пароходом подвозили мы к Табурищу десятка по четыре — по пять пассажиров: тут и профессора, и студенты, и военные. Только и разговору на палубе: «Мамон, мамон!» А в народе слушок пошел, будто там клад нашли, потому от приезжих и отбою нет. Люди тоже пустились копать. Начали с запорожских могил. Один солдат нашел золотого оленя. Офицер узнал, отнял у него оленя, а самого послал на фронт. Много тогда кое-чего болтали в народе. Еще вот сказывали, что мамон тот в Днепре застрял и отвел реку почитай километров на пять вбок…

Неторопливо и размеренно лился из темноты негромкий сказательский говорок. Мы притаились, напав на след зверя. По сторонам в потемках неясно вставали сутулые очертания холмов и обрывов, будто неслышно проходили по берегам древние ожившие чудовища. И долго еще в тот вечер мы «охотились» за невиданным зверем.

«Дедушка» живет теперь в Киеве, в одном из зданий современного кубически-бетонного стиля. Когда мы вошли в вестибюль, нас встретил маститый старец с белоснежной бородой — сторож, достойный своего тысячелетнего жильца. Он показал нам на стеклянную запертую дверь. Позвонили. Где-то во внутренних покоях продребезжал звонок. К нам вышел человек с землистым и будто пропыленным цветом лица и повел нас широким светлым коридором. По сторонам выстроились застекленные этажерки и столики с минералами. Кругом стояло безмолвие кладбища. Наконец слева перед нами открылась дверь. Мы перешагнули порог и остановились…