Урсула Ле Гуин: Левая рука тьмы

Должно быть, я был болен. Помню сильную лихорадку, и врач остался со мной на ночь, а может, и на несколько ночей.

Я не помню эти ночи. Помню лишь свой жалобный голос:

— Он мог остановиться. Он видел стражников. Он шел прямо на их ружья.

Юный врач некоторое время молчал.

— Вы хотите сказать, что он убил себя?

— Может быть…

— Это худшее, что можно сказать о друге. Я не верю, что Харт рем ир Эстравен был способен на это.

Я забыл, как относятся эти люди к самоубийству. Право выбора существует лишь для нас. Они же считают самоубийство отречением от права выбора, предательством по отношению к самому себе. Для кархидца, читающего наше евангелие, преступление Иуды не в том, что он предал Христа, а в том, что он своими последующими действиями отнял у себя право на прощение, на перемену, на саму жизнь — в его самоубийстве.

— Значит, вы не зовете его Эстравен-предатель?

— Его никто не называл так. Очень многие вообще не верят в его преступление, мистер Ай.

Но я не способен был увидеть в этом утешение, и лишь плакал от непрекращающейся пытки.

— Почему они застрелили его? Почему он мертв?

На это врач не отвечал. Ответа просто не было.

Формально меня ни разу не допрашивали.

Меня спросили, как я бежал с Пулафенской фермы и как добрался до Кархида, спросили, кого я вызвал по радио. Я все рассказал. Эту информацию направили прямо в Эрхенранг королю. Сведения о корабле держались в тайне, но новости о моем побеге из Орготской тюрьмы, о зимнем переходе через лед, о том, что я нахожусь в Сассиноте, сообщались и обсуждались открыто.

В сообщениях радио не упоминалось ни об участии Эстравена в этом деле, ни о его смерти. Но об этом было известно.

Секретность в Кархиде заключается в осторожности, во взаимно согласованном молчании, в отказе от вопросов, но не от ответов. В бюллетенях говорилось лишь о посланнике, мистере Ае, но все знали, что это Харт рем ир Эстравен похитил его из рук орготов и вернулся через лед в Кархид, чтобы доказать ложность утверждения сотрапезников о моей внезапной смерти от лихорадки в Мишпори прошлой осенью. Эстравен очень точно рассчитал последствия моего возвращения. Он даже недооценил их. Из-за чужака, который больной и беспомощный лежал в Сассиноте, в течение десяти дней пали два правительства.

Конечно, орготское правительство сохранилось, только одна группа сотрапезников сменилась другой. Контроль над Тридцатью Тремя перешел в другие руки.

Как говорят в Кархиде, у одних тени стали длиннее, у других — короче. Фракция Сарфа, отправившая меня на Пулафенскую ферму, несмотря на беспрецедентное замешательство, вызванное тем, что ее уличили во лжи, держалась, пока Аргавен не объявил публично о приземлении звездного корабля в Кархиде. В этот день Фракция Оболе, партия открытой торговли, взяла верх в Правительстве Тридцати Трех. Так что я, в конце концов, сослужил им службу.

В Кархиде падение правительства означает главным образом разжалование и смещение премьер-министра и перемещения в кноремми. Тайб не делал попыток удержаться. Моя нынешняя ценность в игре интернационального шифгретора плюс оправдание (по моему настоянию) Эстравена придали мне такой вес, что он подал в отставку еще до того, как было публично объявлено об ожидающемся прибытии звездного корабля. Получив сообщение от Тессичера, он подождал известия о смерти Эстравена и тут же подал в отставку.

Когда Аргавен полностью был информирован, он послал мне приглашение немедленно прибыть в Эрхенранг вместе с немалой суммой на расходы. Администрация Сассинота оказалась тоже очень любезной и послала со мной молодого врача, потому что я все еще был не в очень хорошей форме. Мы проделали путешествие на моторных санях. Я помню его лишь частично.

Оно было ровным и неторопливым, с долгими остановками, когда мы ожидали, пока снегоочистители подготовят дорогу, и с долгими ночами в гостиницах. Оно продолжалось не более двух или трех дней, но мне оно показалось очень долгим, и я помню лишь, как мы через северные ворота Эрхенранга въезжали на боковые глубокие улицы, поднимая снежную пыль.

Здесь я почувствовал, что сердце мое окрепло, а мозг прояснился. Раньше я был разбит на куски, разъединен. Теперь, несмотря на усталость от путешествия, я понял, что во мне еще остались силы, силы привычки, вероятно потому, что здесь было место, которое я знал, город, в котором я жил и работал больше года. Я знал улицы и башни, знал дворцы, дороги и фасады дворца. Я знал и свою работу здесь. И понял, что должен завершить дело, за которое умер Эстравен.