Сергей Булыга - Ведьмино отродье

Р-ра! Нет! Опомнись! И ты вскочил и сел, и свесил стопы с гамака, прислушался - скрипит. И ночь в иллюминаторе. Спит Океан... Но это так только лишь говорят, что он спит, а на самом же деле он просто молчит и тихо, ровно дышит. Кто мы ему? Он нас не замечает. Вчера опять трижды бросали лот, стравили весь канат, но до дна, как всегда, не достали. И не могли достать, и это правильно, это нормально, потому что где это такое видано, чтобы посреди Океана, на сумасшедшей глубине, кому-то удавались замеры лебедочным лотом! А эти все не верили. Им кажется, что берег уже где-то совсем близко. Им хочется, чтоб это было так, вот оттого они и говорят, болтают всякое. Их страх берет: вон, сколько дней они уже гребут, а берега все нет и нет. Вот и сошлись они вчера под вечер у грот-мачты. Пришлось к ним спуститься. Вай Кау поначалу объяснял им по-хорошему, по-доброму, а после, не сдержавшись, стал кричать и в карту тыкал и доказывал, что, мол, еще пятнадцать дней, никак не менее, идти... А эти нет, твердят, что берег уже близко. И ждут его, кивают на приметы. Приметы, х-ха! Вчера траву увидели - визжали от восторга. А что с того? Трава была и раньше. Но та трава, так говорят они, была не та, та простая морская трава, а эта - точно та, речная, и берег, значит, уже совсем близко. И ветер будто не такой уже соленый, он, утверждают они, - это бриз, а если дует бриз, то берег, значит... Р-ра! Ты развернулся и ушел в каюту, а адмирал еще остался с ними и доказывал, и много еще всякого от них выслушивал, и даже с чем-то соглашался и кивал, и снова карту им показывал, и курс когтем прочерчивал, и снова терпеливо объяснял, объяснял им, скотам... И объяснил, и убедил-таки! А может, и не убедил, - их разве кто поймет? - но зато усмирил, это точно, они ушли, зашились в своем кубрике. Вот уж воистину есть мы, а есть они, другие, и видят они то же, что и мы, и слышат вроде бы одно и то же, что и мы, но чтобы после все это понять, сообразить, вот тут у них... Тьфу! Тьфу! Вай Кау, возвратясь в каюту, упал в гамак, долго молчал, потом мрачно сказал:

- Сам виноват. Разбаловал! - и приказал задуть огонь и снял очки, и долго так лежал с открытыми глазами, а свет из них шел не в пример обычному чуть видимый, мерцающий, а после и совсем погас - Вай Кау спал...

Вот и сейчас он спит. Ночь. Скрип. Волны толкутся в борт, толкутся. Он, Океан конечно же не спит, он просто затаился, ждет, баюкает, а ты плывешь, плывешь и смотришь - ничего не видно; день, два, и вот уже семь дней прошло - и снова ничего, и дальше будет то же самое, и еще семь, и еще семь, и семью семь, а не пятнадцать; лгал адмирал, пятнадцать - это очень мало, а семью семь... И, может, лишь только тогда ты выйдешь, как всегда, на палубу, прищуришься, хоть ночь будет кругом, и будешь так смотреть, смотреть; нет ничего, нет, нет...

И вдруг над самым горизонтом, там, где обычно...

Нет! То для них, других, - магнитный остров, золото, заклятье, слепота. А для тебя...

И Рыжий расстегнул лантер, достал монету...

Было темно и ничего не разобрать, а можно только ощущать подушечками пальцев - вот глаз, он неподвижен, и обращен он, как всегда, на юг. И ветер ровный и попутный, "Тальфар" идет уверенно - за день по тридцать, сорок лиг, - и никого вокруг, один лишь Океан со всех сторон...

А Южный Континент все ближе, ближе! И в этом вы не сомневаетесь с той, самой первой ночи на борту. Тогда, как и сейчас, "Тальфар" лег в дрейф, на баке завалились спать... А вы сидели за столом, склонясь над ложной картой. Вай Кау, тяжело сопя, вертел монету так и сяк, да только зря он старался монета молчала. Тогда он попросил "еще раз почудить", и ты опять показывал, как оживает глаз, и адмирал сверял монету с компасом, и оба показания сходились. А после, подойдя к иллюминатору, вы их - и компас, и монету сверяли с Неподвижной Звездой - и снова все было точно. А выходить на палубу, чтобы проверить все как следует, Вай Кау запретил - другим об этом знать нельзя, им карты хватит. Карты! И смеялся.

И так с той ночи все и повелось - "Тальфар" спешил на юг, только на юг при ровном и попутном ветре день, два, четыре, семь, на все вопросы баковых вы отвечали четко, кратко, ясно: да, несомненно, да, конечно, да, вот сам посмотри, убедись, вот она, карта, вот наш курс, а как ты еще думал, все точно! А вечерами, запершись у себя в каюте, вы тщательно сверяли лаговые записи и отмечали ветры и течения, прокладывали курс... а после адмирал вводил поправку в вычислениях, ибо зачем их - тех, других - пугать, зачем им знать, как далеко уже ушли? И вместо сорока записывалось двадцать, а вместо тридцати пятнадцать лиг... А утром, приосанившись, Вай Кау выходил к грот-мачте и оглашал координаты, курс, а экипаж, еще сидевший у котлов с чадящим варевом, внимательно выслушивал его. И верил ему. Или, может, не верил, но разве так, на слух, чего поймешь, чтоб после с толком возразить? Вот и кивали они, и не спорили, хватали, обжигаясь, варево - бобовый суп, круто заправленный обманкой с солониной. А после: "К банкам! Порс!" - и вновь они весь день гребли, а вечером ложились в дрейф, и вновь - бобовый суп, шабаш, огня не разводить, скрип переборок, палубы...